Маккаммон Роберт
Красавица
Роберт Маккаммон
КРАСАВИЦА
Перевод Е. Лебедева
"Добро пожаловать, Красавица" - вот что было написано на транспаранте. Он висел на фасаде отеля "Морская арфа" на обозрении у всего мира. Чего я пока не знала, так это, что целиком надпись гласила: "Добро пожаловать, Красавица - Мисс Грейстоун-Бэй". Разгулявшийся прошлой ночью ураган сорвал остальные буквы и унес неведомо куда. Стоило нам увидеть полотнище, как Мама сжала мою ладонь, и мне показалось, что у меня вот-вот лопнет сердце. Мама всегда звала меня Красавицей, и вот теперь "Морская арфа" тоже приветствовала меня этим именем.
О-о, это был чудесный денек! Мама снова рассказывала сказку о Золушке. Эта история никогда мне не наскучит. И когда длинный, причудливый черный автомобиль, присланный за нами, зашел в поворот, и впереди показался, стоявший на холме отель "Морская арфа", я поняла, как себя чувствовала Золушка. Если вы возьмете мечту и покроете ее сахарной глазурью, у вас получится "Морская арфа": все эти окна, вся эта зеленая трава, голубое небо над головой и... этот транспарант. От одной мысли, что "Морской арфе" известно мое имя, кровь быстрее бежала по венам. Энни, моей младшей сестренке, ясное дело, пришлось поехать с нами, и она поднимала шум из-за того, что сегодня все внимание было приковано только ко мне. Впрочем, я не возражала. Ну, почти. Мне не хватало Папы, но мистер Тиг не позволил ему уйти с завода даже сегодня. Мама говорит о мистере Тиге такое, о чем я не отважусь рассказать ни одной живой душе.
Водитель подвез нас к парадной лестнице. Другой одетый в униформу человек сошел по ступеням и распахнул дверцу машины. Мы вышли и поднялись на крыльцо, и нам даже не пришлось самим тащить свои сумки. Затем я, словно ледяное изваяние, стояла у открытых дверей и оглядывала внутреннее убранство "Морской арфы", а Энни приплясывала и бесновалась около меня. Мама велела ей успокоиться и не позорить нас, а человек в униформе улыбнулся и произнес:
- Это честь для нас, миссис Гатри. - Голос его давал понять: вы попали туда, куда нужно.
Мама улыбнулась, не разжимая губ. Она всегда стыдилась своих зубов: один из передних обломан, ну и все такое.
Прежде чем войти, я оглянулась на Гавань. Та была полна солнечного света. Затем я позволила своей голове повернуться, и, скользнув взглядом вдоль изогнутого полумесяцем берега, различила вдалеке, на фоне небосклона, пятнышко дыма. Он поднимался из длинного коричневого здания, у которого почти не было окон.
- Мой Папа - там, - сообщила я стоявшему у дверей человеку, показывая пальцем.
Я увидела, как Мама едва заметно вздрогнула, а швейцар очень мило улыбнулся.
Я, знаете ли, победила в конкурсе. В конкурсе красоты Грейстоун-Бэй для молодых леди в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет. Победительница получила дюжину роз, сотню долларов и возможность провести выходные в "Морской арфе". И свою фотографию в газете, разумеется. Шестнадцать мне исполнилось совсем недавно - во второй день мая. Мама всегда в меня верила. Она сказала, я могу петь громче шторма, да и с голосом, у меня, полагаю, все в норме. Мама сказала: "Красавица, однажды тебя ждет большой успех. Ты увидишь и сделаешь то, что мне даже не снилось. Если бы только я могла отправиться с тобой во все те новые места".
Я ответила: "Ты можешь, Мама! Ты всегда можешь быть рядом со мной!"
Она мягко улыбнулась. "Ты - красавица, - сказала Мама, беря мои ладони и сжимая их. - Красавица снаружи и внутри. А я - всего-навсего поношенная тряпка".
"Нет! - возразила я. - Не говори так!" Ведь моя Мама была привлекательной женщиной, и лучше никому не говорить, что это неправда. Была и до сих пор остается, я имею ввиду.
В просторном, светлом фойе нас ожидал управляющий. Это был высокий человек в темно-синем костюме с тонкими полосками. Он сказал, что безумно счастлив видеть нас в стенах "Морской арфы" на этих выходных. Но я почти не слушала его. Я осматривала фойе и пыталась прикинуть, сколько таких домов, как наш, поместится сюда. Наверное, штук десять. У нас было только четыре комнаты. Наше жилище прозвали "охотничьей лачугой", и стены там имели серый цвет. Но не в "Морской арфе". Здесь стены сияли белизной, точно облака. Я никогда не видела столько кресел, диванчиков и столиков где-нибудь, кроме мебельного магазина. А еще там стояли хрустальные вазы, полные свежесрезанных цветов. Я всегда любила цветы. Обычно я собирала нарциссы вдоль русла Ручья, протекавшего неподалеку от нашей задней двери.
- Здравствуйте, - сказал мне управляющий, и я тоже его поприветствовала. - У кого-то из вас чудесные духи.
- Это фиалки, - сказала Мама. - Она всегда душится ароматом фиалок, потому что этот запах идеально подходит для такой красавицы, как она.
- Да, - согласился управляющий, - это, безусловно, так. - А затем щелкнул пальцами. И вам бы почудилось, увидь вы это, что ковер порос коридорными, словно грибами.
Это странно - то, как ты обращаешь внимание на некоторые вещи. Взять, к примеру, мое розовое платье, которое Мама с Папой купили мне. Оно выглядело отлично в сером свете нашего дома. Но в "Морской арфе"... В "Морской арфе" платье выглядело так, словно розовая ткань была старой и выцветшей. Выглядело так, словно долго-долго провисело на вешалке. А на кровати в моем номере были такие прохладные и хрустящие простыни, что казалось, будто они обнимают вас и не хотят, что бы вы оставляли их. Все окна блестели чистотой, солнце светило ослепительно ярко, и вы могли получить горячую воду, когда бы вам ни заблагорассудилось. Ах, это была мечта Золушки, воплотившаяся в жизнь.
Мама сказала, что Папа собирается заглянуть в "Морскую арфу" после того, как закончит работать - даже если это будет в девять часов вечера. Сказала, что Папа гордится мной, также как и она. Ну а все, что делала Энни, - это крутилась и выставляла себя полной дурой. Мама сказала, что собирается прилечь и отдохнуть и что я должна приглядывать за Энни и не позволять ей проказничать. Вместе мы отправились гулять по белым коридорам и наткнулись на лестницу.
Энни сказала, что умеет танцевать лучше меня, а я сказала, что не умеет. Мне было шестнадцать, но внутри меня еще пряталась маленькая девочка, желавшая показать Энни, кто здесь лучше танцует. Так что мы плясали вверх и вниз по лестнице, как в той сцене, где Ширли Темпл танцует на ступеньках и делает три шага вверх, два шага вниз, четыре шага вверх, два шага вниз, пять шагов вверх...
У меня болит голова.
Временами я очень быстро устаю. Иногда день кажется ночью, а ночь похожа на очень длинный день, и часы ни в какую не желают идти. Я устаю и не могу думать правильно.
Я покидаю свою комнату, в которой прохладные, хрустящие простыни на кровати всегда лежат откинутыми, словно синяя рана, и направляюсь к лифту. Имя лифтера мне известно - Кленси. Это черный мужчина с седыми волосами; он тоже знает меня. Кленси приводит лифт туда, где я его жду, и когда он с лязгом открывает двери я, словно розовое облако, проскальзываю внутрь кабины.
- Вечер добрый, Красавица, - говорит Кленси.
Я здороваюсь с мистером Кленси.
- Сегодня в "Морской арфе" очень тихо, - говорит он. Говорит то же самое, что и всегда. Мистер Кленси работает только в тихие часы.
Он захлопывает двери, дергает рычаг, и старый лифт начинает спуск. Я слышу, как тросы и шестерни вращаются над нашими головами. Механизм требует смазки: слишком уж громко он скрипит.