- Стой!
Купец, пыхтя, слез с Фёдора, который тут же почуял в ногах приятную легкость - вроде и не тяжело всадника носить, а без него все же лучше.
- Что ж, вот и расставаться нам сегодня, Федька.
Фёдор громко фыркнул, волнуясь. "Скорей бы..."
- Сослужи-ка, брат, службу напоследок, - попросил Сикомор и отошел, выискивая что-то под ногами. Вернулся, держа пару одинаковых голышей размером со свеклу. Поставил перед копытами Фёдора - один камень на другой, пирамидкой. Блеснуло золотом на персте кольцо с гравированными буковками. Купец достал из кармана кусок сахару, положил на верхний камень. Отступил на шаг и спросил негромко:
- Выдать Катеньку за Фрола Кузьмича? У него бакалейный магазин, дом трехэтажный. Немолод, правда, батюшка Кузьмич, да зато умен. Выдать, а, Федя?
Фёдор запрядал ушами. В народе верили, что китоврасы - скотина вещая. Волшебники этой веры не разделяли, да и вообще к народным приметам относились с насмешливым презрением. Известное дело: волшебники, мудрецы, в университетах по книжкам учатся. Но всякий мужик знает, что в новый дом следует первым запускать кота, в лесу кукушка накукует, сколько лет жить осталось, а китоврасы, кони-люди - судьбу предсказывают. Сикомор же, хоть с виду и старался походить на аглицкого щеголя, внутри оставался простым русским мужиком.
- Выдать Катьку-то за Фрола?
Фёдор наклонил голову и аккуратно смел плюшевыми губами сахар. Захрупал. Камни остались лежать один на другом. Сикомор крякнул, цыкнул зубом.
- Вона как, - протянул он. - Ну, стало быть, выдам... А может, за Петра Варфоломеича? Он ведь земский гласный, в собрании заседает. Изрядный зять будет, хоть и не шибко зажиточный. Да и Катька по нём вздыхает...
Он порылся в кармане, снова положил кусочек сахару на голыши. Фёдор склонился, вытянув шею, хотел так же, как в первый раз, бережно взять сахар, но промахнулся на вершок, ткнул храпом верхний камень, и тот скатился вниз. Сикомор вздохнул.
- Ну, так тому и быть. За Фрола так за Фрола. Стерпится - слюбится. А теперь вот чего скажи...
Он поднял упавший голыш, утвердил на втором.
- Война с турками будет в том году? Уж больно тревожные статьи в "Голосе" печатают.
Снова появился сахар. Фёдор изловчился как мог, самыми краешками губ втянул сладкий кусочек, но в этот миг на круп ему сел слепень и уязвил жалом. Фёдор дернулся, махнул хвостом. Слепень изничтожился, но от неловкого конского движения верхний голыш опять упал наземь. Сикомор перевел дух.
- Не будет, значит, - удовлетворенно сказал он. - Вот и славно. Хватит воевать-то, повоевали. Еще вопрос имею...
Фёдор скосил глаз: Сикоморов карман бугрился от сахарных запасов. Купец напоследок решил, видимо, испросить ответов впрок. Китоврасам при гадании всегда предлагались два поставленных один на другой камня. Если конь ронял верхний камень, это считалось за отрицательный ответ, если же оставлял в сохранности - ответ был положительным. Сахар клали как дань вещему животному, ну и просто для привлечения конского внимания. Никто не знал, почему гадали именно таким способом, но Фёдор никогда не возражал против дармового сахарку. Да и никто из китоврасов не возражал, ясное дело. Вообще, думал Фёдор, грызя очередное подношение, вообще, скорей всего, брешут люди про вещих-то китоврасов. Были бы мы вещими - волшебники бы день-деньской гадания устраивали, для министров, для государя. Скажем, захочет государь на турок войной идти, тут же китовраса ему кличут. Ставят камушки и вопрошают: воевать нам, али погодить? Тот камень носом - брык! И не бывать войне... А может, оно так и есть, думал Фёдор, дотягиваясь до сахара. Может, это только мы не знаем, а на самом деле Русью одни китоврасы правят, и государь с министрами - так, для виду. Чтобы турки дурного болтать не начали.
Тут сахар у Сикомора весь вышел, и вопросы кончились. Купец, покряхтывая, залез в седло, перекрестился и велел:
- Домой, Федька. Пора.
Такое гадание - как и любое прочее - считалось грехом. Оттого гадал Сикомор нечасто, к вещему коню обращался только с вопросами жизненной важности, а после - долго отмаливал грех в церкви. Бывало, что по результатам предсказания ему не выходило профита, а только убыток. Взять хотя бы казус, когда Фёдор, обрушив камень, не велел везти голландское кружево поездом. Наняли корабль, повезли товар морем, и все кружево потонуло вместе с кораблем в разыгравшемся шторме. Были и иные происшествия. Сикомор, однако, в таких случаях лишь вздыхал, крестился и твердил: "На то Божья воля! Воздал Господь Матфею-грешнику!" Фёдору же, как - пусть и временно - бессловесной скотине, всё прощалось. Тем более что кружева-то были застрахованы...
Домой отправились по кружной дороге, небыстрым шагом. Сикомор молчал, раздумывая над полученными ответами, Фёдора окончательно разморило от душной, звенящей полуденной жары. Он погрузился в тревожную дрему: ни сон, ни явь, а что-то среднее. Умные лошадиные ноги сами несли вперед, в голове же мутилась бессвязная дребедень, из которой порой вырывалось: "Нынче превращение!" Тогда он всхрапывал, просыпаясь, тряс ушами, но духота брала свое, и сонная одурь вновь овладевала им. За рекой надсадно мычали коровы, где-то в вышине позванивали крошечные ласточки. Дорога стелилась под копыта бесконечной песчаной лентой, но вдруг песок сменился травой, и запахло по-особому, знакомо - домом запахло. "В усадьбу воротились", - понял Фёдор. И точно, перед ним были ворота усадьбы. Почуяв хозяина, залаял приветственно Полкан. Сикомор крикнул людей, подождал, пока откроют и, въехав на двор, спрыгнул с китовраса наземь. Подошел Аввакум, принялся расседлывать. Купец, так же, как утром, молча наблюдал за ним, и, когда Фёдора повели на конюшню, Сикомор не ушел, против обыкновения, переодеваться в дом, а последовал за конюхом. Аввакум закрыл денник на засов и, неся подмышкой седло, враскачку вышел вон. Сикомор потянулся над отгородкой, потрепал Фёдора по гриве, сказал:
- Тебе теперь все дороги будут открыты, брат. С чистого листа жить начинаешь. Гляди, не озоруй!
- Еще чего, - ответил Фёдор, но, как обычно, вместо человеческих слов вышло: иго-го! Сикомор в ответ невесело хмыкнул.
- Ну как я без тебя, а? Хоть нового китовраса заводи, ей-ей.
- Проживешь как-нибудь, - сказал Фёдор ржанием. Сикомор покачал головой, вздохнул и вдруг прижался к конской голове лбом.
- Эх, Федька, Федька, - прошептал он. - Привык я к тебе, к дураку... Ну всё, бывай, брат. Бывай.
Отстранившись, он быстрым шагом вышел из конюшни. Фёдор тряхнул гривой и стал щипать из яслей сено. "Скорей бы", - думал он. В ближнем стойле заворочались.
- Ишь, разобрало его, - заметил Македон. Фёдор не ответил - был занят, жевал.
- Слышь, паря, - снова начал Македон, - а ты чего на воле делать будешь? Опять за лихое дело возьмешься? Я б на твоем месте домишки выставлял. Карманы в одиночку щипать - мазы нет. А вот домишко богатый обработать по-тихому - самое то. Я-то знаю, я видел...
У Македона была непростая судьба: в малолетстве увели конокрады, затем долго ходил под каким-то разбойником, потом разбойника застрелили, а Македона реквизировали в пользу полицейского участка. Таскать бы ему до конца дней повозку с решетками на окнах, да приметил на улице Сикомор крепкого буланого жеребца - и выкупил. Такой уж был Македон из себя видный, да с норовом.
- Не, дядя Македон, - махнул хвостом Фёдор, - хватит с меня. Завязал.
- Завяза-ал! - ржанул Македон. - Ну, оно конечно. Ты ж у нас итак не пропадешь. Ремеслам обучен. Как откинешься - пойдешь на завод гроши заколачивать... Ага?
- Может, и пойду, - мрачно сказал Фёдор.
- Подымешься, мастером станешь, - издевался Македон, - забуреешь, дом купишь с огородом. Лошадь заведешь. Во! А может, и меня у Сикомора перекупишь? Хо-о-о-о!
- Чего зубы скалишь? - всхрапнул Фёдор. - Отзынь, дядя Македон.
- Овёс, - вздохнув, гулко сказал Адмирал в своем деннике.