Про психотропные препараты, упомянутые японцем, я старалась не думать. И так непонятно, почему до сих пор от страха в обморок не упала. Подумать, какая крепкая оказалась психика! Да и, честно говоря, хоть морфий с галоперидолом, только бы этот маньяк держался от меня подальше.
Через пару бесконечно долгих, тянущихся жидким стеклом мгновений, в которые я мысленно прощалась с собственной рукой, а заодно и жизнью, двустворчатый гигант, похоже, решил внять словам человека в белом халате, и швырнул меня обратно на кровать. Я приложилась затылком о стену так, что натурально увидела небо в алмазах, но и этот вид был прекрасней, чем близость «истинного арийца».
— У тебя три дня. Делай с ней что хочешь: коли, пытай, вскрывай череп и разбирай мозг на нейроны, но когда мы прибудем в сектор временного расположения легиона, я должен знать, чем циаматы её напичкали.
И с этими словами великан нас покинул. Надеюсь, навсегда. Сжавшись в углу кровати, я тряслась от пережитого страха и пыталась привыкнуть к мысли, что всё ещё жива.
— Сп-пасибо, — сумела выдавить я, переводя взгляд на сидящего рядом на нарах мужчину. Он тоже выглядел бледным и напуганным, и я понимала: шкаф с антресолями вполне мог и его разорвать на много маленьких японцев за то, что полез под руку. И тем не менее, полез, здорово рискуя, и спас мне если не жизнь, то уж здоровье точно.
— Вы хорошо держались, — неожиданно похвалил меня он. И в ответ на мой недоверчивый взгляд пояснил: — Трибуна Наказателя боятся все. От рядового до легата легиона. Его… сложно не бояться.
— Да уж, хорошо, — я нервно хихикнула. — Чудом лужу не сделала.
— Поверьте, это была бы не такая уж предосудительная реакция. И не такое бывало, — чуть поморщился он. — Меня зовут Нобоюки Исикава.
— Ольга В-высоцкая, — икнув, представилась я. — Чего он от меня хотел? И что вообще произошло? Где я нахожусь? — сумев немного взять себя в руки, задала я самые животрепещущие вопросы. — Исикава-сан, и можно мне во что-нибудь одеться? — робко попросила я. Кажется, вежливое обращение страны Восходящего Солнца вспомнила правильно; тогда почему он так озадаченно нахмурился?
— Сан? Что-то… ах да, это же древнее обращение, совсем забыл, — лицо японца просветлело. — Я не силён в древней истории, — извиняющимся тоном добавил он.
— В древней? — машинально уточнила я и шумно сглотнула, озарённая внезапной жуткой догадкой. — А… какой сейчас год?
— Две тысячи сорок четвёртый, — спокойно ответил Исикава.
— Это я без малого тридцать лет… Стоп! — я тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. — За тридцать лет вежливые обращения не становятся древними.
— Ну, насколько я знаю, подобное обращение было принято ещё до пришествия Древних, — осторожно поправил меня японец.
— Древних? — тупо переспросила я, глядя прямо перед собой. — Каких древних?
— Древних богов, — охотно пояснил доктор.
Хм. Может, зря он этого двустворчатого остановил, и надо было позволить тому меня убить?
Короткая беседа, прервавшаяся на появление застенчивого молодого парня с торчащими во все стороны чёрными вихрами и большими тёмными глазами, принёсшего мне непонятную белую робу и миску с едой (то ли я права, и за нами кто-то постоянно наблюдает, то ли они тут как-то телепатически общаются), доставила мне много неприятных минут. И хотелось бы во всё это не поверить, но не получалось.
В общем, если вкратце, оказалось, что меня и привычную мне действительность разделяли две с лишним тысячи лет. В середине двадцать второго века на задыхающуюся в человеческих миазмах Землю явились древние языческие боги, и устроили всем большой христианский «апокалипсец». Христианам особенно; очень уж невзлюбили их древние, и это можно было понять, вспоминая, как насаждалась религия «терпения и всепрощения».
Порядок боги наводили железной рукой, не размениваясь на мелочи. Каждый из богов сохранил свой народ (явились почему-то не все), и плюс ещё пожалели (а, может, не заметили) всякие мелкие дикие племена в глухих лесах и на островах, которые теперь не то вымерли, не то ассимилировались, не то продолжали жить в своём каменном веке. Но в генеральном плане обустройства нового светлого будущего народов осталось всего восемь.
Восемь. От этой цифры мне ощутимо поплохело, когда я её осознала. От многосотенного многообразия, пусть и покалеченного в последнее время культурой фастфуда и бессмысленного потребления, осталось всего восемь народов.
Это шокировало меня сильнее, чем две тысячи лет. Я ведь не с пустого места пошла на языковое направление. Мне всегда было безумно интересно узнавать разные культуры, а ещё я всегда считала, что все проблемы человечества возникают именно из-за нежелания понимать чужие привычки и обычаи, принимая их право на жизнь. И я мечтала узнавать новое и помогать договариваться хоть кому-то, хотя бы в мелочах. Многообразие человеческих традиций, представлений и культур завораживало своей неисчерпаемостью.
Я после посещения Казани «заболела» татарским, я пыталась освоить арабскую вязь и мечтала когда-нибудь добраться до такого мистически прекрасного восточного искусства каллиграфии.
А теперь малодушно радовалась, что меня никуда не выпустят ни сейчас, ни, скорее всего, в ближайшем будущем, и я не увижу новую Землю; точнее, как её теперь называли, Терру. Потому что совершенно не хотела знать, во что превратились любимые, и каждый по-своему — прекрасные города. Хитроглазая татарская Казань, хмурый туманный спрут-Лондон, противоречивый Хабаровск, жизнерадостный Париж, великолепная Венеция, строгий Санкт-Петербург, яркий Самарканд и горячий Каир…