– Интересно… – протянул Васильев, выкладывая на стол три рублёвых бумажки. – Она у тебя и физику знает?
– А зачем ей знать? – искренне удивился Константин. – Она же учить будет. А в наших школах на всех уроках учат одному – как правильно Город любить.
Васильев улыбнулся:
– Вот тебе, Константин, трояк. Купи себе дюжину пирожных.
– Чёртову? – обрадовался Константин.
– Чёртову. – подтвердил Васильев и поднялся. – Пойдём вместе. Мне надо чемоданы из камеры хранения забрать.
На вокзале под недреманым оком дежурного милиционера Васильев открыл дверцу своей ячейки и удивился – там стоял только один чемодан. Он постоял немного и махнул рукой милиционеру, который и без того с любопытством поглядывал на Васильева.
– Что случилось, гражданин? – козырнул милиционер.
– Да вот, чемодан один пропал, – объяснился Васильев. – Вчера ставил два чемодана. А сегодня открыл – стоит только один.
– Что у Вас было в пропавшем чемодане? – милиционер был строг и деловит.
– Вещи разные… подарки… сувениры… – стал вспоминать Васильев. – Я, собственно, из Америки приехал погостить…
– Всё ясно! – обрадовался страж порядка. – Никто у Вас ничего не воровал.
Чемодан Ваш сам собой исчез. Потому что нашему человеку и даром не нужны заграничные шмотки.
Милиционер ещё раз козырнул и пошёл в центр зала, а Васильев с уцелевшим чемоданом домой.
Дома Васильева встретил домовой Константин. Бисквитные крошки запутались в его бороде, но домовой был счастлив.
– Тут я тебе оставил кусочек. – сказал он Васильеву, довольно икнув. – Смотри не съешь случайно. Я завтра приду и проверю.
И тут зазвонил телефон. Васильев поднял трубку и услышал, позабытый уже, голос Ники Воскресенской:
– Олег! Если ты забыл, что у меня сегодня сдача «Трёх сестёр», то я тебя сожру. Вместе с ботинками. Только попробуй не придти! И бутылку прихвати – потом посидим, как белые люди.
– Ты что, мать? – неискренне удивился Васильев. – Как можно такое забыть? Конечно же приду.
– В люди пойдёшь – переодеться не забудь. – напомнил Константин. – А то оделся, как ковбой буржуйский.
– На себя посмотри. – парировал Васильев. – Валенки зачем обул?
– Валенки – это национальная русская обувь. – надулся Константин. – Они, между прочим, для тепла придуманы. Ну, я пошёл тогда, раз ты такой. Кошку не забудь покормить.
Константин ушёл. И тут же появилась и стала тереться о Васильевские ноги кошка Милка. Васильев обрадовался так, что даже слеза навернулась. Он покрошил Милке колбаски, налил молока и двинулся в ванную. Горячей воды не было. Выбрившись, Васильев принял холодный душ. И это оказалось не так уж и страшно.
Порывшись в шкафу, Васильев одел серый костюм, белую рубашку и красный в серую полоску галстук. Потом уложил в саквояж литровую бутыль Смирновской водки, чудом оставшейся в чемодане, велел кошке Милке хорошо себя вести, и пошёл в театр.
– Любите ли вы театр так, как люблю его я? – вопрошал неистовый Виссарион, обращаясь к читателям «Современника». Не знаю, что ему ответили его читатели, но если бы он задал бы такой странный вопрос городам, то ответ был бы короток и ясен:
– А как же! – сказали бы столицы.
Ещё бы! Им по статусу положено. В них ведь не только Столы, называемые министерствами и ведомствами, расположены, но и сотни лиц бьются в уличном лабиринте, играя свои роли. На то и Столица, чтобы лица эти были покрыты слоем грима и казались бы красивей, значительней, богаче, удачливей, чем на самом деле. Москва, она ведь потому Москва, что людей без масок в ней просто нет. Они в ней не выживают.
Поэтому в Престольной и живут шестьдесят девять театров. А это пусть не на много, но всё же больше, чем в Париже.
