Нечего сказать, наблюдение оказалось ценным. И хоть отчасти подтверждало мои, весьма обнадеживающие, предположения.
— А если физически он не превосходит человека… по крайней мере, не сильно превосходит, — подытожил я, — значит, он смертен. То бишь и на него найдется управа. Во всяком случае, падения с энного этажа на асфальт или пули в голову он вряд ли переживет. В пределах этого мира, понятно.
— Э-э-э… кстати о пулях, — подал голос Вилланд, — у меня… ну, то есть, у него, у Ливнева этого, ружье дома есть. Тоже охотником стать намеревался… удивительно, правда? Да не срослось. В общем, думаю, не будет лишним. Против Надзирателя твоего.
— На крайний случай — да, возможно, — ответил я не без смущения, — если просто набить ему морду не получится. А так… хотелось бы все-таки без крови обойтись. Или минимумом крови. Не то из-за этой мрази у меня… ну, то есть, Матвея этого и у вас неприятности могут быть. Полиция сцапает…
— Жандармерия, — поправила меня Эдна, а может и продавщица из «Алисы», — стражи порядка… так называемого, здесь жандармами называются.
Потом она усмехнулась, отчего лицо на миг сделалось не то ехидным, не то злорадным. И добавила:
— Ну а по поводу неприятностей — ты правильно оговорился насчет Матвея. Потому что отвечать за кровь придется не тебе, не мне и не Вилланду. А нашим, как ты называешь, отражениям. Которые значат для меня не больше, чем сон. Да еще не самый приятный. Вернее, будут значить… я думаю. Когда все закончится.
Меня аж внутренне передернуло от ее слов. Ну вот, опять кому-то придется платить по чужим долгам. Как совсем недавно мне по счету сэра Готтарда. Или Арвиндира — уже на пару с Аль-Хашимом. Что же за склонность такая гадская у некоторых людей: не думать о последствия, наломать дров, а затем торопливо отойти в сторонку?! Оставив разгребать плоды своих «подвигов» кому-то другому.
Впрочем, негодование мое ни на лице, ни в словах никак не проявилось. Резону не было. Как ни крути, а друзей и союзников не выбирают. И честить разбойницу за безответственность было все равно, что сердиться на обжегший тебя огонь. Ведь если подумать, будь чувства ответственности у Эдны побольше, стала бы она разбойничать в тергонских лесах? Едва ли. Скорее всего, предпочла бы выскочить замуж за какого жлоба деревенского позажиточней. И наплодить ему кучу деток. А значит, едва ли в таком случае мы с нею встретились бы. Не говоря уж об общем деле.
— Ладно, — вслух молвил я, — с Надзирателем худо-бедно разобрались. Остается вопрос, где искать Аль-Хашима.
— Ну, думаю, ответить на него проще простого, — с деланой сладостью в голосе протянула Эдна, напомнив Лису из старых сказочных мультиков, — если со стариком случилось примерно то же, что и с тобой, окружающим должно показаться, что он не в себе. Никого не узнает, выдает себя за другого человека, странно говорит и так далее. А теперь сам подумай: что по-твоему может ждать такого человека.
— Дом престарелых? — предположил я не слишком уверенно, — или… неужели, психушка? Дурдом то бишь…
— Теплее, дорогой Игорь, теплее, — все тем же приторным тоном пропела Эдна, — только здесь это заведение называется Домом Прозрения.
— Видимо, нередки случаи, когда кто-то из местных оказывается под контролем личности-двойника из другого мира, — прокомментировал Вилланд… вернее, его отражение по фамилии Ливнев, судя по застенчивой манере говорить, — для них этот Дом и предназначен.
На минуту я замолчал, обдумывая услышанное. А затем не мог не возразить на предположение собеседницы:
— Не факт, ой, не факт, что даже если Аль-Хашим… вернее, его отражение ведет себя как умалишенный, родственники и домочадцы решились бы вызвать машину с санитарами. Видите ли, вероятнее всего, отражение нашего старика, чтобы быть максимально схожим с оригиналом, должно жить в семье… как бы сказать… традиционной, религиозной. В семье, в которой обычаи считаются превыше писаных законов. А значит, во-первых, там принято почитать старших, а во-вторых, не выносить сор из избы. Это фигуральное выражение, — зачем-то добавил под конец я.
— Традиции, говоришь, обычаи? Да какие к медвежьему дерьму традиции?! — на мои объяснения Вилланд отреагировал неожиданно бурно, аж по столу кулаком ударил.
В теле инвалида или нет, но кулак у него оказался увесистый. Столешница с грохотом содрогнулась, а я с тревогой покосился в сторону двери — не идет ли супруга, всполошенная этим ударом.
Но судьба миловала: Света на шум не спешила. Наверное, увлеклась чем-то. А может просто побаивалась здоровяка-мужа, который в гневе сам был способен ударить. Причем не только по столу. Впрочем, не знаю… не с руки мне в чужие семейные отношения вникать.
Вилланд же, к чести его, нашел аргументы более приличные, чем удар кулаком по столешнице.
— Это во Фьеркронене обычаи, традиции, — молвил он уже поспокойнее, словно достиг со своим отражением устраивающего обоих компромисса, — потому что есть история, память… хм… и все такое прочее. Мир живой, понимаешь? Меняется, хоть и медленно. А этот мир как тряпичная кукла. Которую можно даже принять за человека… если сослепу. Но она никогда не вырастет и не постареет. И ничего не запомнит. Этот Ливнев, который здесь за меня, Универсак заканчивал… ну Универсальную Академию то есть. И в школе детей учит. Так вот, ни в школе, ни в Универсаке даже предмета такого нет — история.
— Сегодня в моде джинсы, а завтра изделия из шерсти, — вторила Вилланду Эдна, — сегодня публика от Аннексы с ума сходит, завтра считает ее отстоем. Сегодня большинство берет телефоны с «Киборгом», а потом дружно на «грушевую» продукцию переходит. Сеть «Алиса» разорилась, зато появилась сеть… «Жанетта» какая-нибудь. Вот и все перемены, доступные здешним беднягам. Мелко как-то, чтоб в летописи заносить, да юности в пример ставить.
— Да я проще скажу, — Вилланд словно контрольный выстрел сделал по моим наивным предположениям, — смотри, город этот называется Отраженск. А вот страна — как?
Подстегнутый смутной мыслью, я вытащил паспорт. Чтобы заметить наконец одну странность, на которую в первый раз внимания как-то не обратил. На паспорте российском, например, что я успел получить в своем родном мире, на обложке стояла надпись «Российская Федерация» по соседству со схематичным изображением герба с двуглавым орлом. Здешний же документ, удостоверяющий личность, ничего подобного не имел. Ни герба, ни названия страны. Только коротенькая надпись «паспорт» золочеными буквами на оранжевом фоне — и все.
— Но такого же быть не может! — вскричал я.
Вилланд развел руками. Извините, мол.
— Или вот еще, — продолжал он напирать, — про Зеркальную Стену ведь слышал? Наверняка слышал. А был хоть раз? А что за ней — хотя бы представляешь себе? Другие города и все такое?
— Экспанса оттуда, — неуклюже ответил я, зачем-то вспомнив разговор с таксистом, — поет…
— А видел ли ты эту Экспансу живьем? — хмыкнул Вилланд, — вот и я не видел. И вряд ли вообще хоть кто-то. В общем, дружище Игорь, много чего «не может быть» в нормальном мире. А этот мирок искусственный. Да, вдобавок, ограниченный, как загон для скота. Коровам-то и овцам даже в загоне еда имеется да воздух свежий. Только простору нет. Ну и еще скотина в загоне себе не принадлежит. А как можно иметь какие-то свои обычаи, да еще ставить их выше законов, если ты себе не принадлежишь? Да они при таком раскладе только мешать будут!
— Так что можешь смело отбросить свои сомнения, — подытожила Эдна, — если Аль-Хашим прибыл сюда тем же путем, что и ты, родня сама сопроводила его в Дом Прозрения. Да еще в полном своем составе.
2. Дом Прозрения
А что же Надзиратель за душами?
А в его отношении Игорь если и ошибся, то не принципиально. Потому что в город, населенный отражениями, прибыл опять-таки не сам охранитель при гробнице Арвиндира, а его материальное воплощение. Сущность, если вдуматься, еще более ущербная и неполноценная, чем любой из здешних обитателей. Ибо человек в принципе не может существовать без физического тела… ну, по крайней мере, долго существовать. Так что для него быть запертым в ненадежную оболочку — естественная неизбежность. Чего не скажешь о могущественном духе, по большому счету неуязвимом, и чей срок существования измеряется тысячелетиями. Для этого, последнего, оказаться в передвижной одноместной тюрьме из костей и мяса было приятно не в большей степени, чем вообще пребывание в тюрьме для кого-либо.