Рэй Олдридж
Сомаигрушки[1]
Отшельник Бернер взбирался к своей святыне, как делал это каждое утро на восходе. Вредоносное сияние солнца быстро поднималось над окружающими горами. К тому времени, когда Бернер достиг вершины холма, жёсткий свет наполнил его долину. Святыня была бронзовой статуей — нагой женщиной в натуральную величину. Она лежала спиной на сером валуне, улыбаясь в небо, ноги раздвинуты, руки уютно закинуты за голову. Маленькие острые ножи образовали верхушки её небольших грудей.
«Из смерти в жизнь, из жизни в смерть; одна и та же дверь», — он молился так быстро, что знакомые слова сливались. Он прижался лбом к гладкому животу святыни, всё ещё холодному после пустынной ночи. Скоро святыня станет слишком горячей, чтобы прикасаться к ней, вот почему он совершал богослужение на рассвете.
Он перекатился щекой по металлу, пытаясь припомнить, каково это — трогать настоящую женщину. Ничего не пришло к нему, кроме какой-то абстрактной антипатии, странно смешанной с неуловимым сильным желанием. «Ты здесь уже слишком долго, слишком долго, слишком долго», — сказал он себе, как делал это каждое утро. Это была почти такая же часть ритуала, как и молитвы.
Через некоторое время он оттолкнулся от святыни и спустился к своей плантации стручковой посоли. Он взял мотыгу и трудился среди похожих на проволоку лоз до тех пор, пока солнечный свет не стал угрожающе интенсивным.
После этого он отступил в свою пещеру.
Рыжевато-коричневые циновки из посолевого волокна покрывали стены и пол. Прохладный родник приятно лился тонкой струйкой в задней части пещеры. У Бернера были гамак, маленькая библиотека священных книг и хорошая мед-установка. Он оглядел своё уютное жилище и почувствовал безысходную волну тоски.
Он взял миску посоли со стола. Через 30 неизменных лет эта жидкая серая кашица потеряла всю привлекательность, которой обладала первоначально. Но была питательна, и стручки росли без особых проблем. Он уставился на дно миски. «Чего бы я не отдал за помидор», — сказал он. «Или даже за вонючую тыкву. А я ненавижу тыкву». Он вздохнул и заставил себя поесть.
Бернер устраивался в гамаке, чтобы поспать, когда услышал громыхание посадочных двигателей. Пещера задрожала, и пыль сорвалась с циновок. Он бросился ко входу. Выглянув, он увидел на краю поля стручковой посоли приземистую черную звёздную лодку, спускающуюся в цветке оранжевого пламени.
Звёздная лодка молчаливо стояла в полдневном ярком свете. Стручки посоли под лодкой чуть-чуть тлели.
Больше ничего не произошло.
Вскоре Бернер вернулся в относительную прохладу пещеры.
После полудня Бернер вновь решился подойти к входному отверстию пещеры. Солнце всё ещё палило, а от красной почвы подрагивающими волнами поднимался жар. Долгие минуты Бернер караулил, с трудом дыша в раскалённом воздухе, но никто не показался.
Через час после того, как стемнело, когда воздух стал попрохладнее, а безлунная ночь заблистала звёздами, он подумал, что услышал какой-то звук со стороны лодки. Визг? Слышал ли он вообще что-нибудь? Какой звук мог издать бронированный корпус?
Немногим погодя шлюз лодки повернулся и откинулся, открываясь.
От звёздной лодки спустились пневматические сходни, по ним сошёл мужчина, производящий глубокое впечатление. Он был одет в блестящую кожу и тунику из серебряных нитей; он был высок и гибок; он двигался с видом непреодолимой власти. Его лицо скрывала маска из золотых и серебряных микро-пластинок — протез, прикрепленный непосредственно к лицевым мышцам, такой же подвижный, как и кожа, которую он заменял. Черты его лица были невероятно благородны, нечеловечески идеальны.
Бернер осторожно выступил из пещеры.
Визитёр воспроизвёл непринужденный приветственный жест и потопал вперёд.
«Добрый вечер», — сказал визитёр звучным тенором, таким же прекрасным, как и его маска.
«Добрый вечер, сэр…» Голос Бернера сорвался.
Визитёр улыбнулся, его маска засверкала в звёздном свете. «Милая ночь. Должно быть, это одно из вознаграждений за вашу жизнь здесь. Где, позвольте спросить, ваши компаньоны?»
Бернер был не готов к такому прямому вопросу и ответил без обмана. «Здесь нет никого, кроме меня. Это незаселённый мир».
«О? Досадно. Вам не одиноко?» Тёмные глаза блеснули внутри маски; его голос продолжал петь. «Но, где же мои манеры? Моё имя — Варвен Маноло Клит, гражданин Дильвермуна, путешествую, чтобы отдохнуть и восстановиться. А вы?»
«А… Брат Бернер, мирской посвященный в Строгое Таинство». Бернер на мгновение заколебался. От него требовалось что-то большее; он почувствовал это так сильно, словно Клит дёрнул его невидимыми крючками.
«О…,» — в конце концов, сказал Бернер. «Не желаете ли зайти?»
«Итак, вы здесь один. У вас не было других гостей?»
Клит сидел, элегантно развалясь за столом Бернера. Он без колебаний занял единственный стул.
«Объездной корабль Миссии прибывает каждые пять лет».
Клит наклонился вперёд, напряженный. «А? И когда же этот корабль прибывал в последний раз?»
«Год назад. Вы знакомы со Строгим Таинством?»
«Да», — сказал Клит, расслабляясь. «Я знаю вашу секту». Презрительная усмешка затрепетала на его металлических губах. «Вы поклоняетесь идолу… обнаженному демону, правильно? Она лежит на спине, её ноги раздвинуты, а её соски — ножи. Вы рассматриваете сексуальность как смертный грех в самом буквальном смысле. Не так ли?»
«Эта святыня — аллегория, не идол». Не смотря на то, что всё это время Бернер был в сомнениях, его возмутило презрение этого гладкого Дильвермунца. «Это правда, мы рассматриваем секс с женщинами как его собственную кару».
«Что насчёт секса с мужчинами?»
«Здесь лишь небольшая теологическая разница. Мужчины используют друг друга как женщин. С нашей точки зрения, этот грех не уменьшается физиологическими деталями».
«Понятно». Клит, казалось, боролся с тем, чтобы не рассмеяться.
«Почему вы стали отшельником? Другие из вашей секты процветают на заселённых мирах».
Теперь Клит вторгался в чувствительную область, и Бернер сжал челюсть и отвернулся.
В итоге Клит рассмеялся звуком, каким-то неприятным, не смотря на всю его чистую совершенность тона. «Я понимаю. Вне прикосновения, вне соблазна, в этом план? Вы показали особую восприимчивость к женским прелестям? Особую слабость в своей вере?» Глаза Клита сверкали.
«Это вас не касается, гражданин Клит», — огрызнулся Бернер.
Клит наклонился вперёд, и жёсткие контуры его маски потекли, как расплавленный металл, мерцая несколькими нераспознаваемыми эмоциями. «Ты ошибаешься». В руке Клита появился нервосжигатель. Клит направил его на грудную клетку Бернера.
Бернер, в ужасе, уставился на оружие. «У меня и красть-то нечего…».
Клит ухмыльнулся. «Ты думаешь, я вор?» Он гортанно захихикал, покачал головой. «Нет, нет. Мне нравится, когда мне служат, а ты единственный слуга, обнаруженный на этом уродливом маленьком мирке, поэтому… ты должен посвятить себя новому таинству».
Бернер отступил назад. «Прошу прощения. Я не могу принять никаких дополнительных обязанностей. Моё богослужение… моя работа в поле…».
«Теперь я — твой бог, отшельник», — сказал Клит и спустил курок нервосжигателя.
Бернер вдруг очутился в аду. Ужас обуял все его чувства. Неописуемый звук царапал его уши, посылал шипы гадости в его мозг. Клит превратился в вещь настолько отвратительную, что впоследствии он так и не смог вспомнить её форму. Его рот наполнился вкусом червивого гниения, он задохнулся от крайне отвратительного зловония. Огонь провизжал по его нервам, сотрясаясь волнами агонии. Мир исчез. Не существовало ничего, кроме боли, она заполнила его вселенную от края до края, она длилась и длилась, пока он не забыл её источник.
Когда она прекратилась, он лежал на полу в луже блевотины и мочи, и он был совершенно другим человеком.