Татьяна Алексеевна Мудрая
Фрэнки и Лэм
Женщина в платье и ошейнике сомнамбулически гляделась в зеркальное стекло витрины, и он сразу понял, что из нее выйдет слишком лёгкая добыча. Неплохой выделки шерстяной фуляр — без пятнадцати суток «маленькое чёрное платье» имени Коко Шанель; мягкие туфли без каблука, обшитый стеклярусом ридикюль, грубоватое колье — широкий ошейник из ненатурального жемчуга с плоской стекляшкой посередине. И некрасива. Каштановые волосы, распущенные по спине широким опахалом, и ненатурально большие тёмные глаза — тот утешительный приз, который выдают признанным дурнушкам на день рождения вместо даров фей. Возможно, отыщется тип, что западёт на приплюснутый носик и широкоскулую маску, что у бабы вместо лица, но он, Фрэнк, не из таковских.
Вот подвести тачанку под самый поребрик и небрежно окликнуть — это он может.
— Эй, детка, сколько берёшь за ночь?
А глазки у нее не так уж плохи: ишь как заполыхали во всё личико!
— Кому даром, мистер, а кому и вовсе не по карману.
Ничего себе отбрила. Игра становится интересной…
…экипаж «Хьюлетт-Паккард-1608», марка с большой претензией, их любят все здешние парвеню. Однако для знающих — весьма недурной мотор, выносливый и скоростной. С гончаками не сравнить и большой вес не поднимет, но в остальном достоин своего шофёра. Лаконичный крылатый силуэт, плоское лобовое стекло с металлическим средником, роскошные хромированные накладки на радиаторе и обводы круглых фар. Между передним и задним сиденьями — выдвижная перегородка. Они стали модны, когда в город хлынули потоки белых эмигрантов с одним умением: бойко крутить баранку. Бывших воинов отличал взрывчатый темперамент и способность чуть что хвататься за шпалер. По сей причине все безлошадные граждане вооружались кольтами, заточками и полной обоймой экзотических ругательств. Этот юнец — иного замеса. Холоден, нагл и преступно обаятелен. Арийская бестия.
Он открыл дверцу и стал ногой на тротуар.
— А я из каких, по-твоему? Из первых или из вторых? Как ты меня классифицируешь, красотка?
Поняла. Словцо заковыристое, типичная приманка для высоколобых.
— «Красивых девушек здесь нет! К себе одна дойти сумею».
— Старик Фауст сказал бы на это, что все девицы одинаковы, — им только уголок ларца покажи. Да откуда ты взяла, что мы вообще пойдем к тебе?
— Хочешь сказать, что заветная шкатулка с наследием предков у тебя в номере?
Мужчина улыбнулся, стараясь, чтобы получилось не совсем злорадно. Этим интелям только хорошую цитату подкинь, а дальше всё покатится как по маслу. Сливочному, высшего сорта.
— Желаешь полюбоваться? Открывай заднюю дверцу и садись.
…Классический уголовный бонтон. Мотор с правым рулём: если станешь переходить на другую сторону, минуя капот, легко сшибить, взяв с места сразу на первой скорости. То же с тыловой частью, где прикреплено запасное колесо. Поэтому пассажирку чётко берут с панели. Но распахнуть перед ней заднюю дверцу не спешат.
Забавно — ручка без кнопки, поворачивается кверху. Крохотная проба на вшивость.
Машина буквально срывается с места: ну, разумеется, железная начинка в ней — далеко не антиквариат. И обтяжка сидений. Хотя — в самом деле натуральная кожа. «Нехилый закос под старину», как сейчас говорят.
И нехилый закос под любовь, как пел классик. Ах, чего мне бояться и что искать? Потерять и найти — одно и то же.
— Как тебя зовут?
— Тебе не всё равно, детка? Допустим, Фрэнклин Блэк.
— Коллинз. Лунный Камень.
— Теперь ты. Я так понял, дама кипятком писает от желания представиться.
— Лемюэль.
— Ни фига себе. Это ведь мужское имя.
— Мои предки дружили со Свифтом.
— Настоящее?
— В той же мере, как и твоё. Крупица истины в куче вранья. Можешь звать Лэмми. Лэмми Гуль.
Нет, она в самом деле ничего — такая смачная полукровочка. С примесью вьетнамских или тайских генов. Прямо жаль ее. Наверное, хотела получше спрятаться от того, что натворила…
— Ты обитаешь далеко за городом, — в это время говорит она.
— Моему худому карману не по душе столичные трущобы.
— Надеюсь, худой не значит тощий?
Умница, так иногда бывает у обезьянок. Бедняк неинтересен, сквозной карман и лёгкие на подъём купюры — самое то.
Девушка достаёт из сумочки овальную коробку — тяжелую, с рассыпной рисовой пудрой. Начинает охаживать мордочку пуховкой. Самый кошачий рефлекс: погасить волнение. Только кисы умываются, а эта пачкает.
— Судя по времени и скорости, твоё наёмное дворянское гнездо обошлось буквально даром.
Заподозрила неладное? Что ж. О неких особых функциях застеклённых перегородок она не подозревает.
Фрэнки жмёт на грушу рядом с рулём, однако раздается не гудок, а тихий вкрадчивый свист.
Усыпляющий газ.
За окошком Лэмми роняет пудреницу в сумку, сумку на пол салона и смирно ложится вслед за ней.
…Крошечная девочка в батистовой рубашке и шальварах с визгом бежит навстречу отцовским объятиям.
— Моё сокровище! Моя рани! Моя бегум!
Со дня ухода мамы Калидэви он редко приходит на женскую половину, а проявлять слишком пылкие чувства к дочери не к лицу радже. Был бы это еще сын, как дети других жен, старших. Только зачем сравнивать то, что дано, с тем, чего не могло быть? Сия мудрость Учителей дана девочке с рождения. Отец любит, она любит — что может быть больше этого?
Тонкие пальчики обхватывают сильную шею, гладят смуглые щеки и бороду, касаются обруча на тёмных кудрях.
— Какой красивый камень посерёдке. Это алмаз? Тот самый?
— Да. Видишь, как сверкает?
— Ночной огонь. Ты мне дашь самую чуточку покрасоваться?
— Пока нет. Мала ты для него. Это мама… мамин.
— Разве это причина?
— Конечно. Вот подрастёшь немного, выдам тебя замуж — получишь Багиру в приданое.
Он поднял девчонку на руки и понёс вверх по ступеням, дивясь, до чего ж она лёгкая. В своем кабинете уложил на диванчик, на всякий случай стянув руки и ноги шнуром от гардины. Липкая лента — штука весьма неделикатная.
Время ей проснуться, однако. Фрэнк достал из ящичка сигару, отрезал кончик небольшой гильотинкой, зажёг и сунул в рот. Уселся в кресло напротив.
Лэмми заморгала, пошевелилась, пытаясь вытащить руки. Открыла глаза.
— Как любезно с моей стороны — внёс в дом, уложил баиньки, да еще запеленал. Верно?
— Вроде бы да. И к чему были такие старания?
— Пустяки. Хотел рассказать тебе одну сказочку.
— Наверное, дикое занудство, если понадобилось меня дурманить и связывать.
— Не скажи. Как тебе — головка ясная? Регалию не желаешь?
— Спасибо, я привыкла к тростниковым пахитоскам.
— Это что еще? Таких давно не делают.
— Так и я давно не курю. Разве что опиум-сырец, по старой памяти.
Фрэнк в душе смеётся: она выдаёт себя, вольно или невольно.
— Тогда слушай. Веке этак в первом до рождества Христова на рудниках Голконды отыскали непонятный камешек: кристаллы любого цвета были тогда не в новинку, но этот был какой-то неправильный. Широкий и плоский, причём, как бывает с минералами искажённой структуры, твёрдый до необычайности. Древние гранили камни из рук вон плохо, так что они еле сняли с него фаску и оправили в золото. Да, забыл сказать, алмаз был чёрным. Ну не прям как уголь, естественно, но почти. Приметный, одним словом. Я так думаю, до поры до времени он осел в одном из этих крошечных княжеств, до которых не было дела ни Тамерлану, ни Бабуру.
— Откуда у тебя сведения?
— Погоди. Говорили, что он передавался по женской линии и в этом качестве считался оберегом каждого из царственных домов. Что-то там такое воплощал особо гибельное для его врагов.
— Все исторические самоцветы такие, — отозвался голосок с дивана. — Рассказал бы что позабавнее.
— Сейчас будет и забавное. Когда в восемнадцатом веке уже Христовой эры началась большая заварушка между англичанами, французами и местным населением, один шевалье из мелких поднял Черный Камень с трупа богато одетой женщины. Солдата расстреляли за мародерство, отягощенное убийством, алмаз подарили Луи Многолюбивому взамен утраченных индийских территорий… Тогда его и окрестили «Сиянием Зла». Перевод, разумеется, условный.