— Лариса! — кричал он из полумрака прихожей. — Ты дома?
— Где же мне еще быть...
— Какие новости?
— Горбачева за рубеж не пускают.
— Это хорошо... Меня никто не спрашивал?
— Жорка спрашивал... Сотню просил. Водка во дворе у наших ханыг уже триста рублей бутылка.
Лариса прекрасно понимала, что не этих ответов ждет от нее муж, но дерзила и посмеивалась. Она, казалось, не замечала никаких перемен, вела себя ровно, чуть снисходительно, с усмешечкой. Так ведут себя с человеком, заболевшим не опасно и ненадолго. Заметив, как Николай запирает замки на двери, или старается поплотнее задернуть шторы, насмешливо стреляла глазками.
— Там еще небольшая щелка осталась, — говорила Лариса, глядя, как муж возится со шторами. Словно не чувствуя подковырки, он покорно шел к окну и поправлял штору.
— Да, — соглашался, — так будет лучше. И, бросив на жену взгляд опасливый и затравленный, тут же отворачивался, находя себе какое-то занятие.
— Напрасно ты, Коля, все это затеял...
— Что напрасно?
— Да все эти замочки, глазочки, крючечки... Хороший мужик, если ему очень уж захочется, плечом высадит нашу дверь вместе со всеми твоими жестянками. Что бы ни случилось, Коля, но дома, здесь... Никто тебя не тронет.
— Тебе виднее.
— Потому и говорю, — жестковато произнесла Лариса.
— Тебя виднее, — повторил Пахомов, и в этом было желание обидеть. В нем вдруг проступила нездоровая твердость, кулаки сжались, на щеках вздрогнули бугристые желваки, весь он сделался каким-то угластым — локти и плечи как бы заострились, выступили наружу.
Такие люди обычно склонны к поступкам вызывающим, к словам скандальным, хотя в жизни часто занимают место довольно скромное, работают слесарями при домоуправлениях, грузчиками в овощных магазинах, таксистами. Пахомов перепробовал немало занятий, побывал и в строителях, и в шахтерах, а задержался все в тех же водителях. Какую-то шутку с ними постоянно играет природа — при всей заносчивости, обостренной гордыне оказываются они рано или поздно в услужении, как говорится, на подхвате. Обладая врожденной добросовестностью, такие люди служат исправно, способны бесконечно долго сносить пренебрежение, насмешки и даже явное унижение, но однажды с ними происходит мгновенное и неожиданное превращение. И тогда косого взгляда достаточно, чтобы их покладистость взорвалась остро и болезненно. И никто уже не может предсказать их следующий шаг, никто не поручится, что они будут вести себя хотя бы в пределах нормального поведения. Все их существо требует возмездия за многолетние обиды, которые, конечно же, люди наносили сознательно и зловредно, они жаждут немедленного самоутверждения, их гордость, столь долго попираемая, вдруг извергается бешено, неуправляемо, приобретая формы дикие, а то и безумные. Но до этого предела Николай Пахомов, кажется, еще не дошел.
А Лариса была женщиной, которых принято называть красивыми. Наверно, они и в самом деле красивы, такие женщины — мягкие, спокойные, податливые, часто полноватые. Гладкие переливчатые волосы они нередко зачесывают назад так, чтобы открывался чистый высокий лоб. У них узкие, круто изогнутые брови, впрочем, женщины эти сами делают их такими, чувствуя, что именно брови “в ниточку” требуются для полной завершенности облика. А вот губы у них чаще бывают тонкими. Это неприятно, досадно, и они исправляют оплошность природы с помощью яркой помады, пририсовывая недостающую полноту.
У таких женщин ясный взгляд человека, который кое-что знает о вас, о тайных ваших желаниях, а то и грехах, более того, готов пойти навстречу в исполнении и желаний, и грехов. Поэтому ясность взгляда не должна вводить в заблуждение. Такие женщины пойдут на многое, на что угодно могут пойти, и взгляд их останется таким же чистым и незамутненным. Возможно, за этим стоит сила характера, уверенность в каком-то своем превосходстве, во всяком случае ближние охотно подчиняются им, понимая, что подчинение обещает обернуться какой-никакой выгодой, удачей. Но это ошибка. Если кого и ждет счастье, то настолько горькое, вымученное и издерганное, что его и счастьем-то назвать трудно. Так, маята сердечная и мука душевная. Впрочем, многие именно к этому и стремятся, именно это и называют счастьем, и, кто знает, может быть, они правы. Нельзя твердо сказать, что Лариса была именно из этих женщин, но внешне очень на них походила.
Войдя в комнату и увидев, что Николай сквозь щелочку в шторах смотрит в темноту ночи, она усмехнулась, передернула плечами, словно в этом его занятии увидела личное оскорбление.
— Знаешь, Коля, — сказала она с нервной улыбкой, — перестал бы ты метаться от окон к дверям, от дверей к унитазу... Смешно все это и глупо. Глупо и смешно.
— Может быть.
— Я уже говорила — здесь с тобой ничего не случится.
— Ты уверена?
— Да, Коля. Уверена.
— Тоща ты, очевидно, знаешь, где со мной может кое-что случиться, где со мной может кое-что произойти?
— Нет, этого я не знаю. Если бы знала — сказала. Можешь не сомневаться.
— Но случиться что-то может? — продолжал допытываться Николай, зная и следующие свои вопросы и ее ответы, потому что такие разговоры происходили каждый вечер.
— Конечно, — ответила Лариса, тяжело вздохнув. — Но ты же сам этого хотел. Признай, наконец, что все происходящее создано твоими неустанными усилиями. Как говорят, за что боролись, на то и напоролись.
— Я добивался другого.
— Чего же ты добивался, Коля? Чего ты хочешь?
— Хочу, чтобы у нас с тобой все было нормально. Это что, слишком много?
— Да как тебе сказать... Скучно все это. У нас с тобой все прекрасно, и эти бесконечные...
— Дело в том, Лариса, что у тебя все прекрасно не только со мной.
— О, Боже, — проговорила Лариса и вышла из комнаты. Пахомов слышал, как она возилась на кухне, собирая ужин, как выпала из ее рук и со звоном разбилась тарелка, как текла вода из крана. Он поднялся, выключил свет и, подойдя к окну, долго всматривался, пытаясь что-то рассмотреть среди зарослей кустов во дворе. Из их квартиры на первом этаже хорошо была видна освещенная фонарями дорожка, лужи на асфальте, изредка мелькающие прохожие под зонтиками. Ничего подозрительного, настораживающего Николай не увидел, но это его не успокоило. Так и не включив свет, он сел за стол.
Неожиданно резко зазвонил телефон. Гудки шли частые и длинные — звонили из другого города. Пахомов сидел не двигаясь. Пришла из кухни и остановилась в дверях Лариса, молча глядя на Николая.
— Может быть, я возьму трубку? — спросила она.
— Да нет, поговорю... — Николай подошел к телефону. — Слушаю. Говорите, я слушаю!
— Николай? — голос у собеседника был густой и сдержанный.
— Ну? Николай, дальше что? — Пахомов говорил с нарочитой грубоватостью, но она прозвучала как-то по-мальчишески.
— Что хорошего в жизни?
— Ни фига!
— Это плохо... Могу помочь... Ты же знаешь, я всегда готов тебя выручить... И выручал.
— Спасибо. Больше ничего не надо. У вас все?
— Почти... Будь добр, дай трубку Ларисе.
— Не дам.
— Ну, что ж... Скажи мне, Коля, как ты решил поступить? Ты что-то затевал, а?
— Как решил, так и поступил.
— Ты хочешь сказать, что... что уже осуществил свою угрозу?
— Да, именно это.
— Жаль... Напрасно ты так сделал, Коля. Ох, напрасно. Даже не знаю, что тебе сказать...
— У вас все?
— Подожди. Не перебивай, может случиться так, что мы с тобой разговариваем последний раз. Ты уж потерпи мою старческую болтовню. Долго говорить не буду, да и монетки кончаются... Пять штук осталось... Так вот, Коля... Похоже, ты и сам не представляешь, на что замахнулся. Иначе бы этого не сделал. Рискуешь, Коля. И я честно предупреждаю.
— Я уже слышал ваши предупреждения!
— Еще послушай... Они не будут продолжаться слишком долго. Ты должен знать, что замахнулся не только на мою жизнь, но и на других людей, куда более сильных... Понимаешь? И нам ничего не остается, как защищаться. У нас семьи, малые дети, даже внуки... Мы обязаны заботиться о них... Согласен? Времена наступили сложные, непредсказуемые... Мы не можем бросить на произвел судьбы наших близких. А своим поведением ты развязываешь нам руки, Коля. Мы вынуждены идти на крайние меры, чтобы спастись, понимаешь?