— Скажете, и хлеба у вас вволю?
— С хлебом, вы угадали, туговато, — согласился хозяин. — Садитесь к столу. — Он взглянул на жену. — Петровна, может, ты по случаю встречи, знакомства налила бы нам по стопочке. Есть там у тебя вишневая.
Хозяйка с улыбкой покачала головой:
— Сегодня уж так и быть.
Она подошла к потемневшему, домашней работы буфету, достала небольшой графинчик и две маленькие стопки.
Мужчины выпили и принялись закусывать.
Михайлов даже не предполагал, что он так голоден. Не испытывая стеснения, сразу же стал есть. Хозяева, видно, в длительном ожидании гостя, тоже проголодались. За столом наступила тишина. Михайлов сидел напротив хозяина и теперь мог рассмотреть его вблизи. Лицо продолговатое, с впалыми щеками; небольшие, традиционные для рабочего человека его возраста усы. Глубоко сидящие голубые глаза смотрели спокойно и доброжелательно. На вид ему было под шестьдесят. Жена выглядела намного моложе. Она не суетилась, ненавязчиво подкладывала на тарелку гостю то картошку, то огурец и делала это так, что было неловко отказаться.
Чтобы нарушить затянувшееся молчание, Михайлов спросил:
— Так что, Антон Михайлович, слыхать у вас в мастерских?
— Работы прибавилось, а знающие дело рабочие — убывают. Работаем по двенадцать часов.
— Фронту паровозы ремонтируете?
— Не только: и вагоны, и орудия. Вчера даже бронепоезд из-под Могилева пригнали. Мужики говорят, будто он самого царя охраняет. Бока здорово помяты в каждом вагоне, есть и дыры от прямых попаданий. Паровозу тоже досталось. Не думаю, чтобы царя из пушек обстреливали.
— А как рабочие к войне относятся?
— Большинство за то, чтобы скорее она кончилась. Есть у нас солдаты, которые фронт прошли, а сейчас их, как бывших кадровых рабочих, к нам прислали. Вот они и есть самые лучшие агитаторы супротив войны.
— Много их?
— Солдат-то? Человек сорок. Офицеры злющие, как псы цепные, за каждую провинность, за каждое неосторожное слово — нередко обратно на фронт, под пули.
— А как сами рабочие настроены?
— Рабочие хотят мира и хлеба. В мастерских молодых мужиков раз, два и обчелся, пожилые в основном, а у всех семьи, всем есть надо. Нам вот со старухой еще терпимо — свой дом, огород, сад... А у других — ничего. Хлеба нет, люди голодают... Болезнь косит косой, никого не жалеет — ни старого, ни малого...
— Что в отношении царя говорят?
— Да что говорят... — Антон Михайлович усмехнулся в усы. — Скромный, говорят, человек: полковничьи погоны, умишком вообще на фельдфебеля тянет... А как людей на смерть посылать да голодом морить — тут у него размах.
Михайлов отметил про себя: «Хлестко придумано. Честное слово, лучше и не скажешь». Спросил:
— Большевистская организация у вас в мастерских есть?
— Да, девять человек пока. Сами знаете — конспирация. Но сочувствующих, скажу вам, немало. Уверен, бросим клич — почти все за нами пойдут.
Старик замолчал, и Михайлов, чтобы не показаться навязчивым, решил сменить тему разговора.
— Мне Мясников и Роман говорили, что у вас сын есть. Где он?
Хозяин в этот момент закашлялся, ответила Елена Петровна:
— На фронте, с немцами воюет.
— Пишет?
— Уже больше месяца, как весточки не получали.
Голос ее дрогнул, и Михайлов понял, что затронул больное место. Он не хотел говорить фальшивых слов утешения. Значит, пора благодарить хозяев и идти отдыхать. Так и сделал — отказался от чая, поднялся и пошел к себе.
Подкрутил фитиль — в комнате стало светлее. Расстелил кровать, разделся и лег. Прежде чем погасить лампу, еще раз окинул взглядом комнату. Она все больше ему нравилась. Заметил в углу черную от времени икону, лампадку с оплывшей свечой. Почему-то подумалось, что сам Крылов скорее всего неверующий, а жена его здесь тайком молится, чтобы господь уберег от пули их единственного сына.
Задул лампу и, положив руки под голову, закрыл глаза.
Сон не шел. Случайно промелькнувшая мысль тянула за собою цепочку воспоминаний. «Плохо, когда в семье один сын. То ли дело у нас...» И перед ним возник уездный городок Пишпек в Туркестане, где он родился. Отец-молдаванин работал помощником городского врача. Он не только занимался врачеванием — всегда готов был откликнуться на любую просьбу киргизских бедняков. Мать — из русских переселенцев, уроженка Воронежской губернии. Энергичная и волевая женщина, она всю себя отдавала воспитанию пятерых детей. И, кажется, не напрасно: дети учились хорошо.
Учились-то хорошо, а вот у него, у Миши, уже тогда вышел конфликт с богом. Не лампадка ли над головой вызвала в памяти тот давнишний случай? Он в числе лучших учеников школы участвовал в архиерейской службе. Огромный, похожий на обомшелый валун протодьякон протянул ему подсвечник с зажженной свечой:
— Понесешь. Только не урони, не то...
Надо же было сказать под руку! Когда Миша напялил на себя блестящее облачение, он сделал неловкое движение и уронил свечу. В тот же момент почувствовал сильный удар по затылку.
— Шельмец! Растяпа! — И — новый удар. Хихикнули ребята, а Миша поднял свечу, дал протодьякону снова ее зажечь и пошел вместе со всеми. Но обида душила, распирала грудь, рвалась наружу! Ему хотелось куда-то бежать, что-то сделать такое, чтобы все ужаснулись!
Назавтра, во время такого же шествия, Миша на глазах ошарашенной толпы неожиданно сунул подсвечник шедшему сзади протодьякону, стащил с себя через голову блестящую церковную одежду и убежал.
Это было еще в Пишпеке. Потом — Верный, большой город у подножия Заилийского Алатау. Миша учился в гимназии и одновременно, чтобы хоть немного заработать и таким образом помочь выбивающейся из сил матери (отец умер в девяносто седьмом году), занимался с неуспевающими детьми богачей. Уже там, в гимназии, ему удалось прочесть «Коммунистический манифест», брошюру Ленина «Что делать?». А с каким упоением читал он «Искру», изредка доходившую до Верного. После окончания гимназии мать настаивала, чтобы Михаил, — получивший, кстати, золотую медаль, — пошел по стопам отца и поступил на медицинский факультет. Но у девятнадцатилетнего парня уже четко и бесповоротно сложилась мечта, которая стала впоследствии главной целью его жизни: он должен посвятить себя борьбе за новую жизнь. Жизнь, в которой не будет бедности и лишений. Нет, он не ошибся, поступив в 1904 году на экономический факультет Политехнического института. Петербург, Петербург! Сколько связано с ним воспоминаний. Но, стоп! Хватит! Этак не уснуть до утра. А завтра нелегкий день.
Михаил Александрович повернулся на бок и, словно повинуясь собственному приказу, почти сразу же провалился в сон.
ШПИК
Иосиф Карлович Страмбург считал себя человеком удачливым. И не только потому, что в свои сорок один сумел сохранить независимость, остаться холостяком, но еще и потому, что его служба царю и отечеству была взаимовыгодной. Да, он был из числа высокооплачиваемых агентов. Но ведь никто другой, а именно он в свое время ловко проник в революционный центр большевиков в Орехово-Зуеве. Сколько врагов трона удалось тайной полиции схватить тогда по его данным!..
Страмбург сидел у окна в небольшой комнатке, снятой на деньги охранки в одном из домов по Романовской улице, и предавался воспоминаниям. «А как я помог начальнику Московского охранного отделения Заварзину? Что бы он стоил без моей тонкой работы! Ведь это я сдал им руководителей партийной организации Лефортовского района, сообщил о появлении в Москве Пятницкого и Смирнова, раскрыл их конспиративные клички, связи».
От избытка чувств Страмбург встал, прошелся по комнате и остановился у небольшого зеркала. На него смотрел высокий, стройный мужчина с открытым приятным лицом. Небольшие усики, голубые, словно светящиеся изнутри глаза — чем не располагающая внешность?
Притронувшись мизинцем к усам, Страмбург вернулся к окну. Не случайно его мысли сегодня приняли такой приятный оборот. В Минск снова приехал Михайлов, а за него Страмбургу обещана прибавка к жалованью, которое, чего бога гневить, и без того составляет ни много ни мало — тысячу рублей. Это, почитай, жалованье десяти его коллег. Правда, задача, с которой приехал в Минск Страмбург, не исчерпывается тем, чтобы взять Михайлова. Это даже не главное. Главное: разыскать бежавшего из Сибири Фрунзе, который некоторое время скрывался в Чите под фамилией Василенко. Уже выслеженному, ему удалось перед самым арестом бежать. Московское охранное отделение получило сведения, что Фрунзе выехал в западные районы страны, возможно — в Минск. Еще и поэтому был командирован в Минск Страмбург.