Красная крыша - Астровская Настасья

Настасья Астровская

Красная крыша

Рассвет весело ронял первые лучи на красные крыши Руфенсбурга.

Крыши постепенно делались застенчиво пунцовыми, как щеки юной девицы на первом свидании, и, напитываясь силой рассвета, в конце концов, становились гордо пылающими.

За Лелльской стеной рассвет снисходительно поглаживал разноцветные крыши бедного района. Те светлели неохотно, украдкой, будто стыдясь себя и своих хозяев.

В Руфенсбурге все знали: нет большего счастья в жизни, чем жить в доме с красной крышей.

Под красными крышами жили богачи и аристократы. У них бывали приемы и балы, они могли пить шампанское,любуясь закатом, их дети беззаботно играли в ослепительно красивых садах. И все в их жизни было спокойно, размеренно и предопределено. Сначала – детство, не знающее забот и отказов, потом – юность в хорошем университете, потом – обеспеченная зрелость в кругу приличных людей, ну и, как водится – старость со всеми ее причудами, щедро оплачиваемыми из бездонного кармана.

Эти люди под красными крышами могли позволить себе все. Единственное, чего они остерегались – походы туда, за Лелльскую стену. За ней лежал иной мир, и все в нем было чуждо и неприятно.

В этом мире крыши были синие, зеленые, серые и черные. В этом мире с утра приходилось бежать на работу – не на ту, какую выбрал, а на ту, что выбрала тебя. Потому что деньги не передаются из поколения в поколение, дети получают от родителей лишь дырки в карманах, а кормиться все еще надо. В этом мире каждый был сам себе механик, кузнец, доктор, ткач и спасатель. В этом мире жили люди, которых обитатели первой части города не могли понять без переводчика – хотя говорили на одном с ними языке.

В доме с сине-серой крышей жил мясник Вергильм с женой и сыном. И если бы не он – не было бы этой истории.

Брунельдо Вергильм был хорошим и честным мясником. Больше того – он был даже хорошим и честным человеком, что и вовсе ни в какие ворота не лезет. Часть мяса из его лавки раз в неделю забирали туда, за стену, и мясник втайне этим очень гордился. На доход его, правда, это не сильно влияло – как мы помним, он был хорошим и честным. Это не является грехом, но всегда позволяет хитрым покупателям с краснокрышной стороны забрать товар за смешные деньги – чтобы после продать аристократам втридорога.

Так или иначе, Вергильм трудился, потому что желал обеспечить жену и маленького сына. А вот жена его,видимо, желала чего-то другого.

Не успело Орфеусу Вергильму исполниться трех лет, как Девина Вергильм со скандалом покинула Руфенсбург. Таковы, впрочем,были правила – без скандала покидать город запрещалось. Девина клялась, что однажды откроет глаза всем слепцам под крышами всех мастей. Но ее мужа волновало лишь одно: кто воспитает ребенка и станет его верной помощницей в осуществлении его планов.

Да,планы у него уже были – именно это, видимо, и подтолкнуло Девину к такому сумасшествию. Но – обо всем по порядку.

Через полгода Вергильм женился на Чарите из дома Уардов. Двадцати лет отроду она решилась взять на себя чужого ребенка и несчастного мужчину, не верящего женщинам ни на грош.

Ей пришлось самой поверить ему и его идеям. К счастью, в двадцать лет сделать это еще несложно, и Чарита приняла Бруна Вергильма не только своим мужем, но и наставником.

Время шло, семья наладила быт, все работало плавно и неспешно, как не новый, но хорошо смазанный механизм. Ребенок рос, а Чарита все больше забывала, что она ему не родная мать. Вергильмы не бедствовали, но смутное чувство недовольства поднималось в душе Бруна с каждым днем все выше, рискуя вылиться на спокойный берег реальности жутким цунами.

Он смотрел на своего сына и понимал, что не хочет для него такой жизни. Нет, их жизнь не была плохой. Но разве можешь ты считаться человеком, когда не желаешь вечно большего?

Брун желал, но не понимал, что нужно делать. Поэтому он просто продавал мясо.

Он точно знал только одно. Если у твоего дома будет красная крыша – все переменится.

По сути, старейшины, когда-то писавшие законы Руфенсбурга, были математиками и философами – иначе нельзя объяснить формулировку законов, предполагавшую отсутствие изменения результата при перемене мест слагаемых. Так что не только знать могла жить в доме с красной крышей, но и сама красная крыша давала своему хозяину привилегии. Вопрос был только в том, как на законных основаниях получить право этой крышей обладать.

Много лет Вергильм не давал этим размышлениям ходу. Но один день все перевернул на уши.

Чарита ходила беременная. Ей оставалось немного до родов. Год был нелегкий, урожай был небогат, и большая часть его свозилась за стену. Поэтому всем приходилось работать втрое больше. Чарита тоже трудилась, не жалея себя.

Был праздник Июньской Зари. Чарита вместе с другими женщинами готовила Большой Обед, потом помогала всем убирать со столов. По окончании обеда все разошлись – кто-то отправился на реку, кто-то пошел домой отдыхать, – чтобы вечером вновь встретиться на танцевальной площади.

Чарита зашла в дом и села на стул. В последнее время она с каждым днем все сильнее чувствовала,как она ужасно устала. Вряд ли она могла кому-то пожаловаться – никому не было легко. Она прислонилась к спинке и задремала с открытыми глазами.

Из полусна ее выдернула резкая боль. Вскрикнув от неожиданности, Чарита, не очень ясно соображая, что происходит, удивленно уставилась на свой круглый живот. Он отозвался новым приступом боли.

Животный страх толкнул ее изнутри, дал голосовым связкам силы кричать. Чарита беспомощно смотрела на свое светлое платье. Внизу на подоле расползалось зловещее кровавое пятно.

Брун и Орф бросились искать врача, но оказалось, что все врачи теперь за стеной – ночью нехорошо стало господину мэру, и всех срочно собрали и отвезли дежурить у постели больного. Найти извозчика, чтоб поехать за доктором, оказалось еще труднее – кое-кто был уже хорошенько пьян, другие продолжали праздновать на реке. Оставалось бежать к стене – там всегда были ребята, желавшие подзаработать.

Но именно в этом их желании и оказалась проблема – никто не соглашался ехать в дом с сине-серой крышей, потому что много на таких поездках заработать было нельзя. А в праздник всегда есть шанс оказаться востребованным для краснокрышников – и обеспечить себе несколько дней спокойной жизни. Упрекнуть в таких рассуждениях извозчиков было трудно – всем хотелось не то чтобы хорошо жить, а хотя бы просто жить.

Но в тот момент Бруну Вергильму было наплевать на свою жизнь и жизни ленивых парней с повозками. У него было кое-что посерьезней, что-то, что не терпит отлагательств – жизнь его еще не родившегося ребенка.

Тринадцатилетний Орф, задыхаясь, бегал между равнодушными извозчиками. Он просил, он умолял, он пытался вызвать в них чувства. У вас есть дети? У вас есть братья и сестры? У меня может быть, мы должны спасти мою сестру или моего брата, немедленно, сейчас, слышите!

Но в ответ ему только разводили руками.

Окончательно утратив надежду, Орф сел на землю – и заплакал, обессиленный. Заплакал даже не от жалости к Чарите и ее ребенку, не от страха, не от обиды за отца – а, скорее, из-за жуткого осознания того, какими бывают люди. Он не знал такого раньше – и был бы рад не знать никогда.

И вдруг чье-то мягкое сердце откликнулось на его слезу.

– Эй, парень, – послышалось откуда-то сверху, – ищешь повозку?

– Да, да, очень, – вскакивая и утирая слезы, живо отвечал Орф, – нужно быстро ехать в красные крыши, женщине нехорошо, ей нужен врач!

– Поехали, – коротко ответил извозчик.

Они ехали до дома – молча, потом обратно, уже с Чаритой, в сторону красных крыш – так же молча. В ослепительном богатом квартале Орф растерялся – слишком умиротворенно здесь было, слишком ясно. Неужели так бывает, спрашивал он себя, когда у кого-то происходит страшное? Неужели?

С трудом они нашли доктора. Рискуя – буквально – своей свободой, они чуть ли не ворвались в дом мэра, требуя им помочь. Один из врачей согласился выйти к ним, смутно чувствуя, что делать этого нельзя. Так или иначе, он остался с Чаритой.