-Да кто ты такой, босяк, для меня?! Ты меня видел? А себя? Не для тебя я… Все, поигрались и хватит. Возьми себе в жены какую-нибудь идиотку, которые по тебе сохнут, а мое место не здесь, в вашей вшивой селухе, среди баранов и коров, а в столице, при том не республики, а страны нашей, в Москве! Так и запомни. Я на обложках буду. В шелках и мехах. В бриллиантах настоящих. А не с твоим булыжником… Вон пошел от меня…
Тот день, когда я прибежал к ней, сломя голову, после дембеля, я запомню навсегда. Ног не чувствовал, как бежал. Ехал четыре часа стоя в автобусе из столицы в горы, только потому, что каждая секунда разлуки с ней была невыносима, легкие сжимало от поганой тоски по ней. Я пришел к Камиле раньше, чем в отчий дом, к матери и отцу. Потому что она была для меня важнее всех на свете. Важнее себя… Я бы за нее душу отдал. Сказали бы- прыгни вниз, на скалы, прыгнул бы… А на следующий день мои родители должны были идти ее сватать… Мы заранее уже все обговорили, еще когда приезжали в последний раз ко мне на свидание в воинскую часть в Краснодаре, где я служил… Но никаких сватов мы так и не отправили. Она оказалась уже засватанной. Завтра она уезжала. В Москву. Как в детской песне, за ней «прилетел вдруг волшебник на голубом вертолете»… Она должна была стать женой другого.
Помню, как зашел домой, оплеванный ее равнодушным, грубым, даже каким-то надрывным презрением, все еще сжимаю в руке сраный веник каких-то цветов, которые сорвал, когда бежал к ней по лугу. Молча, не здороваясь, снял обувь, зашел к себе в комнату. Родители сидели за столом. Тоже молча. Они все знали… Не трогали меня в тот день, спасибо им и на этом…
Наверное, они слышали, что как только закрылась за мной дверь в комнату, по покрашенной известкой с добавлением синьки глиняной стене прокатились два глухих удара… Моим кулаком… Моим сердцем… Моими гребанными чувствами… И в тот день я поклялся себе, что забуду ее… Навсегда забуду… И эта клятва стала очередным моим обещанием самому себе в отношении нее, которое я нарушил…
Я пролежал в комнате, не вставая, не притрагиваясь к еде, не разговаривая ни с кем, ровно неделю. На удивление меня никто не трогал… Мать тихо плакала на кухне и молчала. Отец что-то ворчал себе под нос, но тоже молчал… А потом я просто проснулся и понял, что они не заслужили такого меня… овоща… ничего не желающего… ничего не чувствующего… кроме нее… Стыдно стало… Слабак конченый. Терпила. Баба ноги об меня вытерла, а я раскис, как тряпка… Взял себя в руки. Поднял одеревеневшие конечности и пошел во двор колоть дрова. Через двадцать минут ко мне вышел отец. Сел рядом. Помолчал еще немного, а потом тихо сказал.
–Сегодня вечером начнем. Надо тебе в форму приходить, сынок. Скоро поедешь на Россию…– сделал паузу, пожевал зубами тоненький колосок, добавил,– все пройдет, мальчик, и это тоже пройдет… Мы все когда-то любили… а потом наступал… долг… семья… любовь – это наивная прихоть безмятежной юности… Она как эта трава зеленая- сочная и красивая только сезон, а потом превращается в желтую труху. На таком фундаменте крепкий дом не построить. Дом должен стоять на камнях… Сердце твое всегда должно оставаться каменным… А твое вообще-алмазным… Ты же у меня Алмаз… Самый крепкий из всего камней…
Глава 3
Десять лет назад
Камила
– Русалка, а русалка, угостишь мороженым?– надвигается на меня Анзор, злобно-приторно сверкая своими узкими противными глазенками, гаденько ухмыляясь. Ненавижу его. С самого детства ненавижу, когда не могла пройти к ручью за водой без того, чтобы он не начал обкидывать меня мелкими камнями. Они больно били по моим ногам, особенно невыносимо было, когда они попадали не по мясу, а по кости. Синяки от ударов на лодыжках не сходили месяцами. Приходилось все время носить высокие гольфы в школу, чтобы хоть как-то их скрыть… А денег на несколько пар у нас не было… Я стирала их каждый день… А они, как назло, то и дело не высыхали к сроку… Натягивала влажный хлопок на ногу, шла по свежему утру в школу, ощущая, как ноги коченеют…
–Дай пройти,– голос дрожит, но я отчаянно храбрюсь, пытаясь придать своей интонации как можно больше смелости.
–А то что?– надвигается неумолимо, а я пячусь назад, пока не упираюсь в спину его дружку. Такому же мерзавцу,-папке пожалуешься?
Оба взрываются ужасным, тошнотворным, истеричным смехом.
Это они так пошутили. Смеются до колик в животах. Мой отец ведь умер как десять лет назад. Некому мне жаловаться. Я одна, не считая бедной уставшей матери, которой самой в пору было бы искать защитника… Ей самой достается от мелкой шпаны, когда уставшая плетется в одиннадцатом часу ночи по неосвещенным кривым улицам к нашему дому из школы после ночной смены технички.
–Ленивая ты. Могла бы своей матери захаживать на подмогу, Камила,– теперь я зажата между ними двумя. Так близко они, что чувствую удушающую чесночную вонь из их гадких ртов,– что она одна у тебя кочевряжится, а? Пришла бы вечером, помогла ей полы драить, раком бы встала с тряпкой, а мы бы посмотрели на твою задницу в окно,– Анзор с силой сжимает мою ягодицу, а я от ужаса открываю рот, как рыба, даже закричать не могу, как мне страшно… Из последних сил начинаю отбиваться, колочу по груди, да куда придется, потому что плохо соображаю от тотального страха, сковавшего все тело.
Он и раньше наглел, все время меня задирал, в школе на уроках, во дворе… Но вот чтобы так… Нагло… Такого раньше не было… Что же изменилось…
С силой, наотмашь бьет меня по лицу, больно ударяя своей костяшкой о мою скулу.
–Урод, -шепчу, предательски сдаваясь потоку слез, застилающих теперь мои глаза, но успеваю до этого увидеть его морду, на которой теперь отчетливо читается что-то темное пугающее, порочное… Тогда еще я не знала этого взгляда…
–Я тебе что говорил, а? Чтобы со мной села за парту… Не выпендривалась. А ты по-хорошему не хочешь? Научить тебя, как по-плохому бывает? Проверим сейчас, ты с русаками там летом чем занималась в Краснодаре? Целка еще?
Я начала истошно отбиваться, но он уже грубо вжимал меня в себя. Неужели никто не поможет мне?
А ведь никто не поможет… Некому мне помогать… В суровом краю, где роль женщины низведена до утробы и рабсилы, без опоры пропадешь… А у меня не было опоры. Некому было меня защитить… Поэтому они себя так со мной и вели…
–Быстро отошли от нее!-слышу поодаль грозный голос. Все еще дико страшно, но все равно, паника немного отступает.
Я знаю этот голос. И хотя я слышу его редко, не спутаю его ни с чем. Он такой же каменный, как имя его обладателя… Это Алмаз… Другой мой одноклассник. Молчаливый негласный лидер, которого боятся все… Потому что самый сильный… Потому что из авторитетной семьи. Авторитетной- в смысле уважаемой. Они так же не богаты, как и все остальные. Нет у нас тут богачей. Наше богатство- камни да мускулы, как говорили старейшины. Семья Атабековых была древнейшим родом нашего села, уходящим корнями к его основателям. Отец Алмаза- бывший спортсмен, какой-то там чемпион республики, а ныне учитель физкультуры и в свободное время тренер для мальчишек, мечтающих начать бойцовскую карьеру, пользовался почетом и среди молодняка, и среди стариков. А все потому, что был спокойным и рассудительным, левых движений не совершал, слабостей не проявлял… Да и смотрели на него тут все как на спасителя. Для безнадеги жизни в нашей селухе он был как луч света в темном царстве, который дает возможность молодежи выпускать тестостероновые пары на спарринге, а не хулиганством заниматься…
Анзор вздрогнул, узнав голос моего защитника, как и я…
Дружок его, как по волшебству, испаряется. Но Анзор медлит. Тот еще говнюк. Прям чувствую, как в нем борются два начала. Одно трусит, пятится назад, а другое слишком сильно вцепилось в свою добычу.
–Анзор, ты оглох?-повторяет голос сзади еще более грозно.
Тот все-таки отступает, оценив соотношение сил, напоследок сильно дернув меня за косу.
–Еще поговорим, -шепчет мне сквозь зубы, и я медленно оседаю на землю, словно оглушенная происходящим.