Люблю коричневую пыль
Люблю коричневую пыль. Осень перемалывает в неё всё без разбора: и плодородную землю, и песок. Покрывает мягкой взвесью дома, дороги, последние горькие листья в садах цирий. Ушла моя долина под бурую муку полностью, до весны. Угрюмая, как море перед штормом, говорят старики. Не знаю, я живого моря не видела, не застала.
Осенью в деревне нет работы, и можно послушать бабушкины сказки. Занятно бабуля про море рассказывает, про перламутровых огромных бабочек, его хранителей. Говорит, что когда-то давным-давно, не в пример нынешним временам, селяне не один раз в пять лет, а ежегодно выбирали лучшего юношу или девушку для перерождения. И пещеры Градова были усеяны огонь-камнями под самые своды. И с горцами, их добывающими, мы дружили, и жили они на склонах гор, а не в недрах, и девок из долин не похищали. А, главное, избранные из селян могли перерождаться в пламени огонь-камней, в пещерах Градова не только в железных черепах, как теперь, но и во многих других бронированных великанов. А особенные девушки - в морских перламутровых бабочек. И даже жива ещё в бабулиных байках более древняя легенда о том, что в трудные времена наши предки умели перерождаться не в одном, а в двух мирах, на родной планете и планете сестре, получая двойную силу. Но это точно сказки...
И сегодня нам с Гаем не до посиделок, мы идём в Градов. Время коричневой пыли - время путешествий. И никто из старших не остановит, не скажет, что не доросла, ведь всем селом выбирали, решили, что именно я достойна пройти испытание перерождением.
Эх, только дойти бы до Градова. Потому с Гаем и спешим, что горцы совсем озверели. Как перерождаться разучились, не просто жадными купцами стали, а ещё и разбойниками. Завёлся у них свой миф - дескать если в жёны селянку из цириевой долины взять, то от такого брака может родится дитё, для перерождения годное. С тех пор явно в наше село сунуться не смеют, а вот подленько, в дальних садах, да по пути в Градов девчонок крадут.
Ну ничего, мы с братом умные, за несколько дней раньше известного срока выходим и опасный отрезок пути днём пройдём в самый зной. Всем известно, горцы дневного пекла боятся.
Паки решили не брать. Прилежно натасканный пёс, конечно, хорошая охрана, но в Градов с собаками не пускают.
Гай нарочито сурово хмурится, осматривая мою поклажу. Брату восемнадцать, он на три года старше, за кем главенство в походе даже не обсуждается.
- Латка, стрики возьми! Ждёшь, когда бабушка подаст?
Я вприпрыжку помчалась за стриками. И так их не забыла бы. Они лежат в моей комнате рядом с маленьким свёртком, который Гаю ни к чему видеть. Мы целебный порошок с бабулей тайком готовили, не верит брат силу осенних листьев цирий. Схватила стрики, драгоценное снадобье спрятала за пазуху, не затормаживая, пролетела мимо кухни, где бабуля пыхтит и тихонько под нос себе ворчит, пытаясь в самый маленький из дорожных мешков впихнуть для нас побольше съестного. А я уже вновь перед Гаем. Молча вкладываю стрики в боковой карман своего новенького мешка из лыка цирий. Заискивающе, почти раболепно, смотрю на брата, хитрость срабатывает, и он сдается:
- Ладно, нетерпёха, пошли с бабушкой прощаться.
Бабуля не плачет. Она у нас вообще большая умница. И жалко её оставлять, а надо уходить. Что-то в центре груди сжимается комочком, но слова так и умирают, не родившись. Не могу сказать, что вернусь, ведь сама же не знаю. И Гай тоже молчит. В едином порыве мы кидаемся обнять нашу бесценную старушку. Я утыкаюсь носом в худое плечо, в широкую, грубую лямку фартука, пахнущую постным маслом и лепешками. Брат низко склоняет кудлатую черную голову, но всё равно нависает над нами как жердь.
Вдруг всё смазывается перед глазами, меня несёт куда-то...
***
- Ленка, проснись, Лена!
Покачивает и тошнит. Упираюсь боком в шершавые обои на стене и совсем просыпаюсь.
- Хорошо, мамка ключ научилась надёжно прятать. Опять ты в закрытую дверь ломилась, лунатичка!
Сестра ворчит беззлобно, как всегда. Я в помятой пижаме у входной двери, тоже почти как всегда. Шесть утра. Мама на ночной смене, придёт в десять, когда нас с сестрой уже дома не будет, и так дня три ещё её не увижу. "Сон тот самый, нужный. Главное в нём - бабуля", - закрепляется настойчивое в голове. - "Надо немедленно наведаться к бабуле".
Валюха бубнит что-то дальше про "часик поспать", "завтракать без меня будешь" и "только попробуй в школу опоздать". Про сон и про то, что рвану с утра к настоящей земной бабуле на другой конец города и первые уроки точно прогуляю, старшей сестре знать не обязательно. А то, что училка позвонит ей вместо мамки, так это нам не привыкать, и это после обеда будет. А к вечеру Валюха после работы такая же, как и мама, измотанная придёт, останутся ли силы на злость ещё неизвестно. И вообще, добрая она.
Бабуля пичкала меня блинами и долго рассказывала про давно умершего деда. А я не помню его, и видела-то только на фотографиях. Зачем мне столько знать про деда? Пётр Игнатьевич был знатный специалист - строил гидроэлектростанции, сам покуролесил и бабулю за собой по всей стране потаскал. Перед смертью сильно горевал. Вода уходит, говорил. Что-то мы, люди, не видим или неправильно делаем. Ледники тают, озёра пересыхают, реки мелеют - пресная вода с поверхности планеты вглубь уходит, сотни, а может уже и десятки лет до большой беды...
Вот зачем это мне, четырнадцатилетней троечнице знать? Не понимаю. Но в собственное чутьё приучена верить, особенно в опасения доведённые через нужный сон. Это пока единственное, что в жизни не подводило. В течение двух недель я изучила все дедовы книги, хоть как-то связанные с большой водой, и многие другие, что нашла в городской библиотеке. Отыскала, что возможно, в интернете. Даже с профессором одним уважаемым вступила в переписку под видом любознательной студентки. Зато в школе: по географии - трояк, по химии - трояк, по математике едва-едва от двойки убежала. Сестра в один из вечеров всё-таки взъярилась и вставила мне по первое число за тройки, но ничего, зато потом пирогов вкусных напекла.
***
Сегодня пыль не въедлива, коричневая дымка взвивается из-под ног короткими столбиками и быстро рассеивается, оседая снова. Ветерок ещё не горячий, приятный. Пахнет сладкой гнильцой увядающих по осени цирий.