Шрифт
Фон
«Ты живешь в эпицентре…»
Людмиле Гульцевой
Ты живешь в эпицентре
Физически нового поля,
Где посеяны песни твои,
Торжества и заботы.
Где без меры рассеян
Иль полон пустой заботы,
Ходит кто-то «он гоша»,
С кем свел бы на нет разговоры…
Но и он вдруг уходит,
Он крайним остаться боится.
Ах, всегда это так,
Болтуны – тишине надоели!
Но когда тебе грустно
И, может быть, долго не спится,
Посещает Грушницкий
В своей знаменитой шинели…
…
XX век. Экспедиционная эпоха
«Азиатская моя Ойкумена…»
Азиатская моя Ойкумена,
Тыщи лет твоим холмам и курганам.
Я цыганствую в степи с балаганом,
Поклоняюсь и ветрам, и каменьям.
Балаган мой – не родня утлым избам,
Рад не рад родниться древним просторам.
А по бранным торжествам и по тризнам
Рад не рад служить отечеству кровом.
«…Вечор, ты помнишь»… эти строки!..»
«…Вечор, ты помнишь»… эти строки!
Их русский стиль и русский лад…
Авроры образ волоокий
И карт пасьянсовый расклад.
Шумок – застольный и пристойный —
Беседы, чудящейся мне.
Гул томный, праздничный, престольный…
Обряд гаданья при луне.
А вьюга?.. Вьюжится и ныне.
И женщина глядит в окно
Упрямей тем, чем заунывней
Мужчина пьет свое вино.
И лампа меркнет вполнакала
В камина чреве жестяном.
Тепла – ничуть. И счастья мало
В гуденье вьюги за окном.
Ах, нынче противопоказан
Порыв влюбляться и парить,
Стихи отечественным азом
И по-французски говорить,
Блистать и делать реверансы,
А честь – так пулей защищать!
Свои романы и романсы
Любимым дамам посвящать…
Уж говорим не русский – «рашен»,
Не понимаем слова «вящий»…
Увы, не славим день вчерашний
И укоряем настоящий.
Не можем жить без укоризны!
Мы в кровь впитали исстари
Обряд и русский образ жизни
Японским богом материть.
За что мы так «неровно дышим»
Своим отеческим дымам?
«Вечор…» мы помним, но не слышим.
И вьюга докучает нам.
«Чай с сюитой пополам…»
Чай с сюитой пополам
И по-флотски рис…
– Ванька, ты не мсье Иван, а авантюрист.
Что ты варишь, дурачок,
Это можно есть?..
Верю… верю, но харчо
Невозможное.
«Чем мы знамениты?..»
Чем мы знамениты?
Отсутствием святости.
Пивнушки у нас алтари.
Дай нам улыбаться
До придурковатости,
Ведь мы же придурки твои.
…О, господи боже!
Безбожникам, бабникам
Открой же альковы свои
И дай нам – заблудшим,
Блуждающим – банщика.
И бани дотла натопи.
Отпарим, отмоем
До алебастра
Тела и улыбки свои.
Дай нам улыбаться
До придурковатости.
Ведь мы же придурки твои.
«Ищу единоверца…»
Ищу единоверца.
Толпа… музей… погост…
О, вычисли мне, сердце,
Среди друзей – врагов.
Среди моих собратьев —
Фанатиков идей.
Средь нищих, сирых, знатных —
Людей… людей… людей…
О, сотвори мне чудо:
До смерти потакать.
Пока я жив – потуда
Искать, искать, искать…
«Мне снилась женщина…»
Мне снилась женщина.
От наготы кромешной
Струился свет неведомым сияньем.
А я был царь. И должен был, конечно,
Владеть национальным достояньем.
Завещано нам царствовать беспечно.
Тем более – в дремотном состоянье.
А женщина в сиянье своем вечном
Мне снилась, как… крестьянское восстанье.
«Ах, небеса, чреватые дождями!..»
Ах, небеса, чреватые дождями!
Скрипит грибами роженица – плесень.
Рыбак, за лесу пойманный глазами,
Идет-бредет по каменному плёсу.
Ах, время, приключившееся с нами…
Мы в отпуске, на море, черте где…
Приходит ночь и падает под нами
В игре такой знакомой – чехарде.
«Заблудилась над морем чайка…»
– Как зовут тебя?
– Аня
– Как мне звать тебя?
– Чайка…
Заблудилась над морем чайка.
Распластав крыла, заскучала,
Волны вспенила и – зачахла,
Удручающе замолчала.
Поплавочек, тугая пробка,
Моря брошенная поверх,
Мы встречались с тобой не часто,
Мимолетным движеньем век.
Баргузин, возмутивший море,
Склонен склюнуть тебя в пучину,
Склонен плюнуть в меня, мужчину,
Заблудившегося у мола…
Завитушки волны – волнушки…
Блики солнечные – веснушки…
Эй, вы там! Я палю из пушки!
И швыряю горстями двушки…
Эй вы, ветер и клочья пены,
Вам не стыдно игрой в пятнашки
Забавляться над чайкой бедной?
Страшно мне…
Я палю из пушки.
Шрифт
Фон