После сортировки женщин опять погрузили в телятники и повезли дальше - в трудовой лагерь города Мадона...
Стоит ли рассказывать, какой была жизнь в нацистском трудовом лагере города Мадона?.. Конечно, повезло уже в том, что попали они не в концлагерь, где ежедневно расстреливали, сжигали и травили газом людей... Но и здесь умирали люди от болезней, недоедания и тяжёлой физической работы с бетоном и цементом. Полицаями были бывшие "зеки" из латышей, выпущенные немцами на свободу. Жестокие, злобные и циничные, они изо всех сил старались угодить своим хозяевам. Насильно оторвав чад от обезумевших с отчаяния матерей, их поместили в отдельный барак. Слабые, голодные ребятишки заражались друг от друга и тяжело болели. Иногда из этого барака выносили тела умерших детей... Несчастные матери кидались к носилкам, но полицаи их грубо отгоняли, избивая нагайками.
Однажды вечером детей вывели из барака и начали запихивать в грузовик. Никто не знал, куда их должны везти и среди матерей началась паника. Но поделать ничего было нельзя - только рыдать в голос, глядя, как кидают, словно снопы в кузов, испуганных, бледных ребятишек...
Сюда, в лагерь, иногда приходила с хутора женщина, по имени Мария. Её сын служил в немецкой армии, и потому хуторянку хорошо знали и начальство, и служащие. Поэтому и пускали на территорию. Во время той злополучной погрузки Мария тоже была здесь.
- Умоляю, спасите моего ребёнка!! - в отчаянии кинулась к ней Вера, - она ведь такая маленькая... не выдержит... ей всего только три годика! Смилуйтесь, пожалуйста, над нами, помогите!!! Я буду молиться за вас. Сжальтесь, добрая женщина! Они ведь вам не откажут?..
И, то ли горе молоденькой мамы тронуло сердце женщины, то ли - чувство жалости к крошечной беззащитной девочке, но Мария спасла ребёнка, заявив, что решила забрать его себе.
Теперь дочка была возле Веры. Отправляясь на работу, она оставляла её в бараке, строго-настрого наказывая не плакать, и никуда не выходить. Иришка была очень спокойным ребёнком и осторожным: едва заслышав тяжёлые шаги полицаев, она пряталась, зарываясь в солому и тряпьё... Женщины из их барака как могли, баловали её - кто-то куклу из соломы смастерит, кто-то сказку интересную на ночь расскажет... А Мария, приходя иногда, приносила молоко своей "крестнице", как она её теперь называла.
Однажды она пришла и, сообщив Вере, что на днях лагерь будут отправлять в Германию, предложила ей... бежать. "Я всё продумала", - сказала она, и поделилась с Верой своим планом. Конечно, не будь у неё здесь "своих", скорей всего, ничего бы и не могло получиться из этой затеи, но Мария знала, на что шла. Она выяснила, чьё дежурство на вышке в определённый день, и, наверное, подкупила тех, кого надо. А причина у неё была простая - необходимость в хозяйстве батрачки. Поэтому побег прошёл без особых осложнений. Если, конечно, не считать стресса, испытанного беглянкой с ребёнком на руках, когда она продиралась через сплетения колючей проволоки, а потом - сквозь дикие заросли кустарников, и после - проходя вброд, под мостом, мелкую речушку... Постоянно в страхе оглядываясь в ожидании погони с собаками и автоматной очереди вослед, Вера даже не чувствовала боли в разодранных до крови руках и ногах.
Тётка Мария ждала их возле повозки с запряженной лошадью. Усадив бледную от страха, запыхавшуюся от бега, Веру с дочкой в телегу, она ловко вспрыгнула сама и, натянув вожжи, коротко причмокнула. Лошадь, нехотя, стронулась с места.
Так Вера с малышкой попали на хутор Люлякас, к зажиточным хозяевам Берзиньш.
Тётка Мария оказалась в быту женщиной довольно жёсткой. Городская Верка научилась здесь всему - она и косила, и снопы вязала, и коров доила. Кормила хозяйка их довольно сытно - хлеб, молоко, каши. Иногда она давала Вере на мытьё сковородку из-под жареного мяса, или котлет, и тогда у мамы с дочкой был настоящий праздник: хлеб, намазанный жиром, так чудно пахнущим, был вкуснее самого лучшего пирожного! Впрочем, вкуса пирожных Иринка тогда ещё совсем не знала...
Вера, занятая с утра до ночи хозяйственными делами, всё равно была очень благодарна тёте Марии за своё освобождение из лагеря, за спасённую дочь...
Был уже август сорок четвёртого года. Советские войска гнали фашистов на запад, освобождая постепенно свои земли. Уже слышались звуки орудий приближающихся боёв. С каждым разом грохотало всё громче и громче.
Они сидели в подвале, невольно вжимая головы в плечи от почти непрерывного жуткого свиста и воя пролетающих над домом снарядов. Шёл ночной бой. Орудия били с обеих сторон, гремели близкие взрывы, и им казалось, что все снаряды летят на хуторскую усадьбу. Было очень страшно... Сидя на земляном полу, они молчали, не глядя друг на друга, вздрагивая от взрывов бомб, и каждый молился соответственно своей вере. Мария и, всегда угрюмый и нелюдимый, дед Дайнис, истово крестясь, шептали католическую молитву на латышском. Вера, прижав к себе дочь, мысленно читала "Отче наш". Они были вообще-то более чем чужими - старики Берзиньш и Вера... Находясь по разную сторону "баррикад", каждый жаждал и молил победы "своим". И сейчас их объединял только животный страх смерти.
К рассвету всё закончилось, и... наступила тишина. Оглушённые и изнурённые ночными ужасами, все выбрались наружу, с опаской оглядываясь вокруг. Слава Богу, всё было цело - и скотина, и дворовые постройки. Тётка Мария велела всем выйти в поле. Оставив уснувшего ребёнка дома, взрослые отправились туда.
Иришка сидела в сенях на соломенном матрасе и играла с глиняным козликом. Услышав оглушительный грохот, она страшно перепугалась и, закутавшись в одеяло, привычно сунула голову под подушку. Грохот стих, но девочка не решалась вылезти из своего убежища...