— Валера, давай собирать народ в выходные, — уговаривала Лана мужа, — мне же по утрам рано вставать, а потом ехать целый час до работы!
Валера мило отшучивался, и все оставалось без изменений. В глубине души Светлана жалела мужа, по-прежнему опекала его, заботилась о его душевном спокойствии. Втайне от Валеры она уговаривала свекровь и свекра серьезно поговорить с сыном, пристроить его на хорошую работу. К сожалению, Валера равнодушно относился к попыткам жены найти ему занятие. Он словно пережидал тяжелые времена в надежде, что все в конце концов уладится само собой и вернется на круги своя. «Нет, Светлана, разбирайся с ним сама, — качала головой свекровь на просьбы Ланы урезонить сына. — Валерик вырос на сливках, я буквально его выкормила ими. И угодить ему совсем не просто». И Лана изо всех сил старалась угодить своенравному супругу, хотя в глубине души уже понимала, что прежних жарких чувств к Валере не воскресить. Семейная жизнь разочаровала Светлану, по ночам она часто плакала, прислонясь лбом к кухонному окну.
Вскоре стало известно, что Валера изменяет ей с другими женщинами… Странное оцепенение овладело Ланой. Плакать по ночам она перестала. Случись это раньше, Светлана, может быть, кинулась бы выяснять с кем-то отношения, бороться за мужа… Теперь… Теперь она чувствовала скорее облегчение, чем обиду и боль, словно с груди наконец кто-то свалил большой и тяжелый камень, давно мешавший ей дышать в полную силу, а значит, и жить.
Спокойствие и равнодушие жены пошло Валере на пользу. Сначала он перестал собирать шумные компании, потом разлюбил тусовки и стал морщиться от выступлений Жванецкого, которого раньше цитировал наизусть. Не без помощи отца он поступил в аспирантуру, и теперь его больше всего на свете интересовали древненемецкие диалекты. Он мог часами декламировать «Песнь о Нибелунгах» или «Песнь о рыцаре Хильдебрандте». Когда Ковалев объявил, что будет писать диссертацию, Лана удивилась, родители обрадовались, а друзья при встрече начали недоуменно пожимать плечами мол, вот этот заумный сухарь, аспирант МГУ, и есть тот самый веселый, рисковый парень, которого они когда-то знали?!
Еще одним новым увлечением Валеры, помимо древнегерманских диалектов, стала политика. Ковалев бегал по митингам, примыкая то к одному движению, то к другому. Он страстно ругал Гайдара, с напряженным вниманием следил за заседаниями съезда народных депутатов, изучал биографию Черномырдина, призывал друзей и соседей голосовать за Ельцина. Домой он приходил поздно, чтобы поменьше общаться с женой, раздражающей его своими новыми нарядами и незнакомыми терпкими духами. Слова жены о том, что его аспирантской стипендии хватает только на два батона хлеба и полкило колбасы, окончательно выводили его из себя. Он начинал кричать.
— Чего тебе не хватает? Тряпки есть, муж есть, еда есть. Работаешь в хорошем месте, ходишь по ресторанам. Меня хочешь унизить? Я никогда не скажу и слова против твоих поздних возвращений и ресторанов, клянусь честью!
— Ах так! — заводилась Светлана. — Ты думаешь, я там красиво отдыхаю? А ты не задумывался, что я работаю как проклятая? Рестораны! — Она нарочито громко гремела кастрюлями. — Разве я их вижу? Для меня ресторанные стены одинаковы, разные только люди! Я ничего не помню, кроме перевода! А командировки! Что же ты о них не вспомнил? Ведь я там тоже отдыхаю!
— Не заводись. — И Валера закрывался газетой.
Скандалы случались все чаще; работа отнимала у Светланы все больше сил; Валера же словно забаррикадировался от всех проблем в своем маленьком уютном мирке древнегерманских диалектов.