Орден Франкенштейна - Михеенков Роман

– Какой урод сегодня вместо щуки сибаса на крючок насадил? Дебилы! – генерал Панфилов бросил под язык ещё одно зёрнышко нитроглицерина и испепелил взглядом казарму.

– Что дали, то и насадил. Не разбираюсь в рыбе. Я веган, – попытался оправдаться актёр по прозвищу Тузенбах, временно исполнявший обязанности водолаза.

– А ты, урод, не мог съёмку остановить? А ты, ушлёпок, куда смотрел? – генерал навис над режиссёром и оператором, те переглянулись и опустили глаза. – Вся ваша шайка мутантов два месяца работает без премии, компьютерная графика за ваш счёт. Будем из сибаса щуку в 3D рисовать для телевидения. Кто бы из вас нормальных людей нарисовал. Суки позорные.

– К актёрам какие претензии? – поинтересовался Сталлоне.

– Тебе перечислить? Кто, твою мать, размороженного сибаса не смог с первого раза сачком поймать? Кто текст какой-то левый мямлил? Играть уважение и робость перед начальством нужно с чёткой дикцией и по сценарию. А как вы изображали радость?! Будто он не рыбу, а дохлую крысу выловил. Ещё один такой косяк – отправлю в Сирию играть террористов. Мёртвых.

– Волны, товарищ генерал, Айвазовскому такие писать, лодка ходуном ходила… – попытался оправдаться Сталлоне.

– Вот именно! Лодку раскачали, уроды толстожопые, болталась, как говно в проруби, чуть первое лицо государства не перевернули, – продолжил генерал перечисление недостатков в работе подчинённых.

– Удержали же, товарищ генерал! Eсли бы не мы…

– Это сделали бы солдаты НАТО, – подхватил Отелло, пытаясь разрядить обстановку.

– Ты когда-нибудь дошутишься. А где новенький? Где этот сучий Франкенштейн? – вспомнил Панфилов.

– Здесь…– в тёмном углу казармы возникло робкое шевеление.

– Выходи на свет, снимай трусы!

Заскучавшие на втором часу собрания бойцы подразделения «Т» ФСБ РФ мгновенно оживились и обратили взоры на новобранца.

– Товарищ генерал, как-то не по уставу, не ваша палитра, – хохотнул Сталлоне.

Франкенштейн на полусогнутых доплёлся до светового пятна в центре помещения. Он поднял полные слёз глаза в поисках защиты, хотя бы сочувствия, но встретил лишь хищные взгляды товарищей. Казарма предвкушала зрелище.

– Исполнять приказ! – скомандовал генерал.

Новобранец дрожащими пальцами расстегнул тугие пуговицы гульфика, джинсы рухнули на кроссовки, обнажив тощие ноги, торчавшие из серых трусов-боксеров.

– Может, музыку включим? – предложил Отелло.

Ответа не последовало. Молодой человек приподнял футболку, запустил пальцы под резинку трусов.

– Отставить!– гаркнул генерал. – Ты трусы сменил?

– Так точно, – выдохнул новенький, и мгновенно натянул джинсы.

По казарме прокатился стон разочарования.

– В чём дело-то, объясните в красках, товарищ генерал? – поинтересовался Сталлоне.

– Этот недотыкомка нам своими трусами половину видеоматериала запорол. Сидит, сука, в кадре, жопой своей тощей к камере, а над штанами трусы торчат.

– Да, неэстетичненько, – согласился Отелло.

– Что ты мне тут про эстетику! Резинка от трусов желто-синяя была! Будто в штанах у него украинский флаг!

Казарма дружно заржала.

– Сука бандеровская, ты первый кандидат в Сирию, – генерал развернулся на каблуках и удалился, оглушительно хлопнув дверью.

ххх

Франкенштейн, в миру Гена Счастливцев, приехал в Москву из Забайкалья поступать в театральный. О сыне-актёре мечтали папа – директор Дома Культуры секретной воинской части, и мама – заведующая лазаретом. Гена тоже мечтал об актёрской карьере. В своих самых радужных снах он выходил на сцену МХАТа в роли Гамлета. Кроме того, Гена мечтал навсегда сбежать от воинской части и армии вообще.

На прослушивании экзаменационная комиссия рыдала от смеха, хотя Гена читал осточертевшую всем театральным педагогам басню «Ворона и лисица». Затем он выдал «В этом мире я только прохожий» – чем же ещё удивлять комиссию абитуриенту с внешностью сказочного Леля? Новоявленного Есенина попросили появиться сразу на конкурсе, минуя следующие туры.

Гена курил на лавочке у Щукинского училища, предвкушая головокружительную карьеру. К середине сигареты абитуриент уже видел себя выходящим на поклоны в шекспировском «Глобусе» под бесконечные овации зала и не заметил, откуда рядом появился невзрачный мужчина в сером костюме. На мгновение незнакомец приоткрыл багряное удостоверение и тихо, но внятно произнес: «Есть разговор». В его руке возник массивный брелок с двуглавым орлом – напротив, у двери клуба «Мятный носорог», крякнул и моргнул фарами черный внедорожник. Абитуриент Счастливцев хотел отказаться – он был окрылён успехом, мечтал о холодном пиве. Почему согласился? Наверное, сказалось казарменное воспитание.

Ехали минут сорок, остановились возле высокой бетонной ограды с вооружённой охраной у ворот. В подвальном кабинете, походившем на тюремную камеру, «невзрачный» разразился бесконечным и мутным монологом о тяжёлом международном положении, о родине, встающей с колен… Огромная ядовито-зелёная муха, переливаясь всеми цветами радуги, кружила по комнате, будто тяжелый вражеский бомбардировщик. Низкое бархатное жужжание меняло тональность, едва муха подлетала к оратору, и возвращалось к зловещему гулу при заходе на следующий круг, когда она отступала перед новой атакой. Растворившись в жужжании, Гена не сразу осознал, что духоподъёмная речь закончилась. Муха приземлилась на стол, комната погрузилась в тишину. Хозяин кабинета пристально смотрел на Гену. Не отводя взгляда, медленно извлёк из кармана удостоверение и коротким резким ударом пригвоздил муху к столу. Затем вынул из ящика стола салфетку, тщательно протер документ и стол.

– Тебя отобрали как лучшего из лучших. Как актёра и гражданина. В сериалах и театрах пусть бездари кривляются. Пришло время послужить Родине, сынок.

– А делать-то что? – поинтересовался Гена.

– Я же сказал: служить Родине на сцене и экране. Ты по телевизору видел, как первые лица государства общаются с простыми людьми: рыбаками, трактористами, хлеборобами? Так вот, Геннадий, нет никаких простых людей. А если они где-то и есть, то их к первым лицам на пушечный выстрел нельзя подпускать. Мало ли что. Народ – он опасен и непредсказуем. Для того и создан наш театр – отдел «Т» при ФСБ Российской федерации под руководством генерала Панфилова. Проще говоря, панфиловцы. Мы и шахтеры, и ткачихи, и моряки. Мы же и гей-парадом пройдём, если Родина прикажет. Каждый выход руководства в народ – наш новый спектакль для новостей по телевизору.

– Мне надо подумать.

– Думать не о чем – вариантов у тебя не так много. Слишком много знаешь. Так что, или ты с нами, или… – фээсбешник развёл руками.

– С родителями посоветоваться…

– Родители в курсе. Одобряют твой выбор. Подпиши здесь, – он положил перед Геной ручку с двуглавым орлом и пустой лист бумаги.

– Договор без текста… – молодой человек попытался выжать из себя удивление, но не получилось.

– Здесь подпиши, – человек из органов ткнул пальцем в правую нижнюю часть листа.

– Первый раз такое подписываю, – произнёс Гена, передавая подписанный лист.

– Это не договор. Договоров у нас не бывает. И нет никакого отдела «Т». Официально ты свободен. А листок пригодится для предсмертной записки, если вздумаешь чудить, – улыбнулся фээсбешник. – Сегодня спишь здесь. Утром сбор труппы – познакомишься с коллегами. Потом устрою тебя в казарму.

Ночью Гена тщетно пытался заглушить рыдания подушкой. Едва не задохнулся. Рыдал подробно, по пунктам, не смешивая одно страдание с другим. Сначала винил себя за легкомыслие, потом родителей за предательство – предположил, что это они рекомендовали его кандидатуру спецслужбам. Затем проклинал злодейку-судьбу и жестокого бога, создавшего для юноши ад на земле. К рассвету вымотался и уснул, шепча монолог Гамлета.

Амплитуда эмоций, пережитых за один день в большом городе, навеяла тревожные сны. Его до утра вертело в гигантском калейдоскопе, постепенно разогнавшемся до скорости смерча. Стоит ли удивляться: юноша всю предыдущую жизнь был сжат тисками уныния и предсказуемости казармы. В их воинской части менялись только времена года и личный состав. Спрятаться от казармы ему удавалось лишь на занятиях в детской театральной студии местного райцентра и в заброшенной библиотеке, созданной еще узниками ГУЛАГа. Там он нашёл текст «Гамлета», там началось и его эротическое образование: альбомы живописи барокко, романы Альфреда де Мюссе. Произведения Дюма воспитали его благородным рыцарем, ценящим дружбу и поклоняющимся Прекрасной Даме. Стихи Баркова добавили к портрету дамы пикантные штрихи.