Обычное мужское заболевание - Сушилова Марина

Я болен. Очень болен – страшно и неизлечимо. День за днем, мгновение за мгновением приближали меня к неотвратимой развязке. Теперь, когда уже ничего исправить нельзя, я пытаюсь вспомнить, как зарождалась моя болезнь, как она развивалась; и понимаю, что сам подпитывал и холил ее в тайниках души до тех пор, пока она не набрала силу, а затем разрушила мою волю, высосала душу и высунулась наружу, ощерив свою жадную и мерзкую пасть. Я болен ревностью.

Началось все пятнадцать лет назад. Господи, какая свобода была тогда и счастье! Но я не знал об этом и не мог оценить своего покоя. Был разгар лета. Сдав сессию и благополучно получив перевод на четвертый курс политеха, я уехал в Троицк к родителям. Три дня и три ночи я отъедался, отсыпался и наслаждался родительской лаской. Я соскучился по родителям, и даже ком подкатывался к горлу, когда слышал по утрам, как они хлопочут на кухне, стараясь не шуметь: отец собирается за моими любимыми черными пряниками и ряженкой, а мама жарит котлеты и картошку с корочкой – «как любит Игорек». Я был единственным ребенком в семье, да еще и поздним. Мама, перенеся в молодости какую-то операцию, долго не могла забеременеть. Помню, как лет в четырнадцать, мне вдруг пришла в голову мысль, что меня взяли из детдома. Я долго вынашивал в себе придуманное, придираясь к каждому замечанию родителей, накручивая себя: вот если бы я был у них родным сыном, они бы не пилили меня из-за учебы, давали бы больше карманных денег, покупали бы дорогие вещи. Я доводил мать грубостью до слез. Отец утешал ее, ссылаясь на переходный возраст, говорил, что это пройдет. Это и вправду прошло, когда я, перебирая семейные фотографии у тетки – маминой сестры, наткнулся на снимок, где мама стоит под деревом, а огромный живот недвусмысленно выпирает из-под платья, но и тут подползла гадливая мысль: а вдруг она специально подсунула подушку и сфотографировалась? Кончилось все неожиданно. Я был в том возрасте, когда все, что касается женщин, пробуждает в подростках особый интерес. Случайно мне в руки попал номер журнала «Здоровье», где в большой статье говорилось о том, как важно вскармливать младенцев материнским молоком, и где ясно было сказано, что молоко в женской груди может появиться только после родов. И тут в памяти всплыла еще одна фотография из теткиного альбома, на которой трехмесячный бутуз с неподдельным аппетитом присосался к маминой груди. Причем, в бутузе явственно угадывались мои черты. До сих пор мне стыдно за те свои детские нелепые подозрения, но как я измучил тогда себя и своих родителей!

Прошли три дня, наполненные родительской нежностью, лаской, плюшками, а на четвертый мне захотелось навестить своего бывшего одноклассника. Дверь открыла очаровательная девушка. Я с трудом признал в ней Светку – младшую сестру Андрея, от которой мы все школьные годы всячески старались отделаться, а она грозилась наябедничать матери про наши проделки, если мы не возьмем ее с собой. Теперь передо мной стояла тоненькая девушка в коротеньком домашнем халатике с пышной копной светлых, чуть рыжеватых волос (это вместо двух-то тощих косиц!) и зелеными глазищами весело смотрела на меня. Я, растерявшись, застыл на пороге. Она рассмеялась, сказала, что Андрей вышел, но скоро вернется, и пригласила пройти и подождать его. Через минуту я уже сидел за кухонным столом, автоматически отпивая чай, печенье сиротливо лежало в сухарнице нетронутым. Светка реяла по кухне, готовя обед: «А то мама останется голодной, у нее всего двадцать минут, чтобы покушать и снова бежать на работу», – тараторила Светка и чистила картошку. Нет, не Светка, – Света, Светланка, Светочка, Вета, – наконец, определился я. Она то наклонялась, то поворачивалась к мойке; волосы она заколола, чтобы не мешали, и тонкую нежную шейку щекотали завитки. Вета что-то рассказывала, сияя огромными зелеными глазами, а я почти не слышал слов, а только впитывал в себя музыку ее голоса, вдыхал запах, чувствуя легкое опьянение. Но все чудесное быстро заканчивается: пришел Андрей и увел меня в комнату. Я разговаривал с другом, а сам невольно прислушивался к кухонной суете. Только тогда, когда пришла на обед Екатерина Александровна, я распрощался и вышел. По дороге домой образ Веты стоял перед глазами: ее взгляд, ее голос, ее улыбка…

Два дня я искал предлог, чтобы сходить к Атуевым. То что было таким естественным прежде (что может быть проще, чем забежать к другу на минутку!), оказалось невыполнимым теперь. Не придумав ничего лучше, чем попросить у Андрея справочник автомобилиста, якобы для отца, я отправился к знакомому дому. Дверь открыла Вета, и так приветливо пригласила меня пройти, что вся моя неловкость мигом испарилась. Она усадила меня пить чай, села рядом и стала рассказывать о своих планах на десятый класс, о курсах английского языка, о факультативах, потом переключилась на забавные сюжеты об одноклассниках и, весело смеясь, болтала всякую чепуху.

– Помнишь, Игорь, Рудика, которому вы с Андреем из-за меня надрали уши? Теперь он сам готов дать по шее кому угодно, если меня обидят.

– А тебе-то он нравится?

Она махнула рукой:

– Он для меня – пустое место. Просто, если мы не будем сидеть за одной партой, ему не у кого будет списывать английский. Зато он здорово решает задачки по физике – взаимовыгодное сотрудничество! – засмеялась она.

Мы допивали по второй кружке чая, засиживаться беспричинно дольше было неудобно, и я попросил справочник. Вета засуетилась, и мы отправились искать книгу в комнату Андрея. Вдоль стены стоял стеллаж, на котором в два ряда теснились книги. Просмотрев первый ряд и ничего не обнаружив, мы с Ветой принялись освобождать внутренний. Мне не хотелось утруждать ее, но было такое блаженство принимать из ее рук книги, иногда касаясь, словно невзначай, тонких пальчиков, что было выше моих сил прекратить поиски. Комната была уже в невообразимом состоянии, когда хлопнула входная дверь. Пришел Андрей. Узнав, что мы заняты поисками справочника, он хмыкнул: «Светка, он же в гараже, сейчас принесу». Андрей ушел, а мы принялись за обратный процесс, восстанавливая порядок. Я машинально помогал, а сам лихорадочно соображал: «Три минуты до гаража, две на замок, три обратно, – он скоро вернется». Дождавшись, когда Вета поставить очередную книгу на полку, развернул за плечи к себе и поцеловал, ощущая ее пьянящее дыхание, нежную мягкость не ответивших губ, и завиток, щекочущий мне лицо. На секунду оторвался, взглянул в лицо Вете, встретив ее вопросительный взгляд, и снова жадно припал к губам. На этот раз губы Веты слабо шевельнулись. Снова хлопнула входная дверь. Вета отскочила от меня и принялась что-то расставлять на подоконнике. Андрей принес справочник, подал мне, мельком взглянув на сестру, внимательно на меня – и вышел из комнаты мыть руки, сказав, чтобы Вета накрывала на стол. Вета метнулась к двери. На этот раз я не стал отказываться от приглашения и остался на ужин. Ужинали втроем – Атуевы старшие уехали после работы на дачу. Всегда такая разговорчивая, Вета молчала, вскидывая изредка на меня вопросительные испуганные глаза. После ужина мы пошли прогуляться по вечерним улицам. Свежий ветерок обвевал разгоряченное лицо, принося с собой удивительно нежный запах метеолы – любимых ночных цветов моей мамы. Ночь доброжелательно вглядывалась в нас бесчисленными глазами звезд. Сначала Вета шла рядом с братом, но я улучил момент и остановился, якобы для того, чтобы завязать шнурок, а затем пошел посередине между братом и сестрой. На мое предложение опереться на руку, Вете ничего не оставалось, как согласиться. Разговаривая, я поворачивался то к Андрею, то к Вете, и тогда чуть прижимал к себе эту робкую ручку, ощущая ее тепло сквозь легкую летнюю рубашку. Мы уже повернули обратно, как Андрея окликнули. Он остановился поговорить со знакомыми парнями, а мы, не спеша, побрели к дому. Вета молчала. Я чувствовал, как сначала напряглась ее рука, а потом стала чуть заметно подрагивать. Мы повернули за угол. Под черной старой липой присели на скамейку. Я стал целовать Вету, и ее пьянящее дыхание и дыхание ночи слились в один головокружительный аромат. В подъезде мы снова целовались до тех пор, пока не послышались шаги на лестнице. «Кого это носит в такую пору?» – дождавшись, пока спускающийся сосед прошел мимо нас, мы снова приникли друг к другу. Прижимая к себе ее – такую нежную, такую зовущую, – я с трудом сдерживал себя мыслями, что это сестра моего друга. С трудом заставив себя распроститься, вышел на улицу. В голове все плыло. Дома, отказавшись от ужина, лег в постель. Закрыл глаза, и тут же вернулся образ Веты: глаза хранили облик, уши – голос, руки помнили тепло ее тела. И во сне меня ждала тоже она. Утром я встал с ощущением праздника на душе. Вета не оттолкнула меня, значит, я ей нравлюсь. Душа пела и смеялась, и тянулась к источнику своего счастья. Так мы стали встречаться. Андрей не препятствовал нашим встречам. Но как-то наедине со мной, грубовато-шутливо обозвал меня педофилом, напомнил, что его сестре всего шестнадцать, и в случае чего… Я уверил его, что помню об этом. Конечно я без ума от его сестры, но наши отношения останутся в пределах дозволенного.