До звонка оставалось пять минут. Учитель вернулся в класс.
– Так, начинаем сдавать работы. Вова, смотреть нужно в свою тетрадь, не собирай чужие ошибки. Давай тетрадь.
– Ну ПалИваныч, еще две минутки…
– Они тебя не спасут.
– Подождите, скажите, какая валентность здесь должна быть у углерода? – умоляюще спросил Вовка и тыкнул пальцем в тетрадь.
– Вова, спрашивать нужно было вчера, когда мы готовились к работе.
– Ну… ну, пожалуйста, подскажите… Четыре, да?
– Да, четыре. Такие элементарные вещи стыдно не знать.
Вовка что-то быстро исправил, дописал недостающую формулу и отдал тетрадь учителю. Тот лишь покачал головой.
В классе началась суета и активное движение. Павел Иванович вернулся к своему столу, где уже образовалась внушительная стопка тетрадей, и краем глаза наблюдал за Олесей, ожидая перемолвиться с ней несколькими словами.
– Олеся, ты как, сдаешь тетрадь? Давай я заодно твою отдам, – предложила Марина.
– Да, спасибо, отнеси, пожалуйста, и прихвати журнал. Ладно?
Олеся убрала в сумку пенал, задвинула стул и вышла из класса. Ей показалось, что учитель на нее смотрел во время урока. Как же ей хотелось, чтобы это было правдой! Но, нет, показалось, не может этого быть. Зачем я ему? Мало ли куда он там смотрел – говорил здравый смысл, а сердце пело о другом.
Юношеский максимализм не позволял допустить мысли, что учитель мог смотреть просто так, без злого умысла и каких-либо фривольных мыслей, как смотрят на вечерний, багряно-розовый закат, умиляются маленьким детям или забавным котятам. У Олеси ни одно чувство не было вполовину. Пожалуй, слова «все или ничего» можно было сделать ее девизом. Спустя почти два десятка лет она узнает если не пятьдесят оттенков серого, то по крайней мере, то, что серый существует как промежуточный вариант между белым и черным. Осознание этого придет с болью, сложно трансформируется в ее исстрадавшееся сердце и, наконец, проникнет в разум. Да, серый существует, а чувства могут отблескивать и отсвечивать всеми цветами радуги. Однако же не все из них называются любовью.
«Нужно скрывать эту дикую радость от общения с ПалИванычем, потому что директор уже неоднократно намекал: с учителем вести себя скромнее – и в разговорах, и в поступках. Пока только намекал, что будет если скажет в открытую – боюсь подумать», – рассуждала Олеся, поэтому и за журналом попросила Марину зайти, хотя старостой в классе была как раз она. Слишком бурно она вообразила мысли учителя: «Может ли он смотреть на меня как на девушку? Могу ли я рассчитывать на мужской, а не учительский интерес с его стороны? Возможно ли такое? Я, наверное, в его глазах всего лишь ребенок. Ученица десятого класса, малолетка». За такие сомнения и предположения ей было стыдно, она боялась себя ненароком выдать, как-то неправильно или не вовремя посмотрев на любимого человека.
«Но, с другой стороны, вон Игорь Юрьевич, физрук, не смотрит на меня такими глазами. А Павел Иванович смотрит. Или не смотрит? Как бы я хотела знать, что он ко мне чувствует. Явно выделяет среди других, Марина вообще считает, что нам пора уже друг с другом объясниться. Ага. Подхожу я после уроков к Павлу Ивановичу и говорю: «ПалИваныч, я Вас люблю». А он мне: «И я тебя тоже, Олесенька». И мы страстно целуемся, как в кино. Ох, что мне в голову лезет?» – девушка остановила поток беспорядочных, непристойных мыслей, встряхнула челкой, расправила плечи, как будто хотела избавиться от наваждения. «Завтра суббота, выездное занятие в политехническом музее. Обычно по дороге Павел Иванович что-нибудь рассказывает. Скорее бы завтра». Так она и жила: от встречи до встречи с ним, фантазируя, мечтая и теша себя надеждой непонятно на что.
На следующий день Олеся, запыхавшись, бежала к небольшому пяточку у метро – их месту встречи для поездки в музей. Сегодня она немного опаздывала, долго прождала автобус и всю дорогу переживала, что уедут без нее. В запасе было еще целых пять минут, но пунктуальная Олеся, обычно приходящая заранее, все равно нервничала.
– Доброе утро, Олеся! – поприветствовал учитель. Он часто называл ее по имени, и она считала это хорошим знаком.
– Здравствуйте, Павел Иванович, всем привет! – Олеся подошла к группе одноклассников, стоявших шумной толпой вокруг любимого классного руководителя.
– Что-то ты сегодня одна, где Марина? – поинтересовался учитель.
– Она просила передать, что заболела. Не придет.
– Очень жаль. Передай ей, пусть скорее выздоравливает.
– Хорошо, – ответила Олеся.
«Интересно, если бы я заболела и не пришла, ему было бы жалко? Ох, вот опять, что за бред лезет мне в голову. Это обычная вежливость, не более того».
– Так, Ира с Наташей бегут, Марины не будет, остальные здесь. Получается, все собрались. Едем.
В метро учитель развернул газету, давая понять, что на разговоры можно не рассчитывать. «Что ж, – подумала Олеся, – может быть, на обратной дороге он расскажет мне что-нибудь интересное».
Олеся ездила на занятия исключительно за тем, чтобы еще раз увидеть Павла Ивановича. Она была прилежной ученицей, но эти дополнительные часы в музее даже ей казались жутко занудными.
– Как настроение? – спросил Павел Иванович, когда ребята спустились в гардероб музея после занятия.
– Так себе…
– Скучно!
– Хотя бы опыты какие провести…
– Так-так. Я вас туда не развлекаться вожу, а учиться. Ладно, насчет опытов подумаем, не вешайте нос! – подбодрил учитель и обещал поговорить с преподавателем химического кружка.
Ученики разбрелись небольшими группами и пошли по направлению к метро. Никому из ребят, кроме Олеси, не нужны были разговоры с Павлом Ивановичем. Но и Олеся не могла себя навязывать, как бы сильно не хотела идти рядом с учителем. Она уже собиралась присоединиться к Ире с Наташей, когда услышала:
– Олеся, подожди меня, пожалуйста!
«Он. Сам. Попросил меня его подождать», – мысль Олеси вихрем пронеслась в голове. За доли секунды она успела выйти за него замуж, родить троих детей и жить долго и счастливо до конца своих дней.
Учитель оделся и подошел к Олесе.
– Тебе тоже скучно на занятии?
– Ну… Вообще-то да, – уклончиво ответила Олеся.
– Что не так?
– Уж очень занудный голос у Алексея Денисовича. Под него только спать можно, слишком монотонно и совершенно не интересно. Сидим за столом, как в школе, от начала до конца занятия. Вот Вовка правильно заметил, опыт хотя бы провести или экскурсию по музею организовать.
– Опыты тоже будут. А сейчас теория нужна. А то на вопрос, что такое моль, кто-нибудь ответит, что это насекомое, питающееся шубами, – Павел Иванович улыбнулся.
– Да ладно, это-то мы знаем, – усмехнулась Олеся.
Некоторое время они шли, беседуя о всякой ерунде, наподобие той, что в этом году зима непостоянная: то теплая и слякотная, то морозная и снежная.
– Павел Иванович, а где Вы учились? – неожиданно спросила Олеся.
И этим вопросом взбудоражила в Павле столько воспоминаний, что их с избытком хватило на всю обратную дорогу. Он рассказывал о студенческой жизни, о их самодеятельной рок-группе, о неожиданном выборе профессии, о том, как ездил на работу на мотоцикле и был «первым парнем на деревне» – его глаза светились счастьем! Казалось, он не просто делился прошлым, он проживал его заново: эмоции были яркими, живыми и искренними; описания событий волновали, пьянили и захватывали воображение юной девушки. Олеся, затаив дыхание, шла рядом, то замедляя, то убыстряя шаг, ловя флюиды его счастья и эйфории. Она лишь изредка задавала наводящие вопросы, чем еще больше располагала Павла на откровенный и душевный диалог.
Они шли, никого не замечая и практически не глядя по сторонам. Олеся чувствовала себя бесплотным духом, растворившемся в Павле, слившись с ним каждой своей молекулой и полностью настроившись на его волну, а Павел возвращался в прошлое и все больше увлекал Олесю в свои воспоминания. Она не сопротивлялась и следовала за ним в его Алеф. В физическом плане бытия остались их тела, путь которым перегородила огромная грязно-снежная лужа. Удивительно, как они смогли ее заметить: вода была в этой реальности, они же парили где-то далеко за ее пределами, и их ауры в этот момент сияли чистым золотым свечением. Павел прошел первым и протянул девушке руку. Его пальцы, коснувшись ладони, смогли дотронуться до сердца Олеси. И даже перчатки не смогли помешать их первому, такому скромному, но уже интимному единению.