«Поменьше эмоций. Личных…» – он все прокручивал в голове эти три слова и искренне сожалел о них. Он даже порывался позвонить Олесе домой и извиниться, но тогда его затея потерпела бы полное фиаско. А сейчас, кто знает, может его план удался?
«Я же хотел как лучше, я хотел, чтобы она возненавидела меня, разочаровалась, чтобы любовь сменилась ненавистью, а потом и вовсе равнодушием…» – Павел никак не мог успокоиться.
«Что я натворил. Как она там?» – он то вставал и ходил по комнате, то собирался бежать в учительскую и звонить Олесе (о мобильных телефонах тогда никто не слышал), то снова садился и клял себя самыми непотребными словами.
Между тем магнитофон продолжал играть:
«А может быть открыть окно и окунуться в мир иной… Где солнечный рисуя свет живет художник и поэт».
Последние слова и аккорды песни привели Павла в дикий, звериный ужас. «А вдруг она не выдержит и… она же подросток… я никогда… никогда себе не прощу, если… Стоп. Нет!» – он жестко оборвал поток панических мыслей, обхватил голову руками, зажмурился и передернулся так, как будто по нему пропустили электрический ток. «Нужно успокоиться, взять себя в руки и все забыть. Наверняка, у нее все хорошо, а я тут напридумывал страшного. Я ей никогда ничего не обещал».
Он закрыл класс и вышел на крыльцо школы. Посмотрел на синее безоблачное небо, на бабочку – редкого иссиня-черного «белого адмирала», случайно залетевшего в их каменный двор-колодец, глубоко вздохнул и отметил про себя: «Лето. Два с половиной месяца отдыха. За это время я точно приду в себя. Все наладится, потому что по-другому быть не может. Она забудет меня, и первого сентября мы посмотрим друг на друга совершенно равнодушными глазами. Невозможное – невозможно. Точка».
В это же время подруги сидели на берегу Москвареки. Был чудесный июньский день, в зарослях красного клевера гудели пчелы, высоко в небе стрижи совершали удивительные пируэты, вода ярко блестела и переливалась в лучах солнца – природа радовалась наступившему лету.
– Я не понимаю, Марин, зачем он мне все это сказал, да еще таким тоном? Чем я его обидела? – Олеся сидела на траве и накручивала на палец тимофеевку.
– А что, собственно, такого страшного он тебе сказал? Чего ты так убиваешься? Две недели прошло уже, забудь.
– Ну как же… Мы с ним никогда не говорили о моем чувстве. Я знала, что он догадывается, но все-таки пока это не высказано, можно считать, что и нет ничего. А тут он с твердой уверенностью заявил, что мои чувства его напрягают. Понимаешь? До этого времени все устраивало, а тут вдруг что-то случилось, и я оказалась не нужна. Взял и пнул ногой, не глядя. Видела бы ты его лицо – каменное, бесстрастное и беспощадное.
– Столько эпитетов! Ирина Степановна была бы счастлива! – Марина вспомнила их учительницу русского языка и литературы.
Не смотря на все старания, Марине так и не удалось получить «пять» за сочинение. «У тебя слишком сухой язык. Нужно употреблять больше наречий и прилагательных, строить сложные предложения не только в устной, но и в письменной речи, – объясняла Ирина Степановна, – тебе предстоит писать выпускное сочинение, старайся, тренируйся, пока есть время».
– На самом деле, – продолжала Марина, ты преувеличиваешь масштаб бедствия. Может он с женой поссорился, а на тебе отыгрался. И вообще… Олесь, он немного не такой, каким ты его себе нарисовала… Он эгоистичен. Гладишь по шерстке – ему приятно, чуть против – уже взъерошился и спину выгнул.
– С чего это ты взяла? – удивилась Олеся.
– А ты вспомни. Вот, например, когда нам поставили шестидневную учебную неделю. Помнишь, как мы спорили, как просили вернуть пятидневку? И что он нам говорил?
– Ну… Видимо, шестидневка было его инициативой, а тут мы взбунтовались, ему не понравилось.
– Вот именно! Ему не понравилось! А то, что целый класс говорил, что это неудобное расписание, ему все равно было. Он хотел быть в школе еще и субботу. Интересно, кстати, почему.
Олеся задумалась: «Да, скандал тогда вышел нешуточный. В субботу нам поставили два урока, один из которых был физкультурой. Конечно, мы не хотели учиться еще и в субботу. Нагрузки были колоссальными, в субботу и воскресенье хотелось хотя бы выспаться. Это минимум. А многие уезжали в пятницу на дачу или еще куда-нибудь. В общем, учебная суббота явно не входила в планы не учеников, не их родителей. В параллельном классе вопрос решился быстро, у классного руководителя тоже была дача, и работать по субботам ей совершенно не хотелось. А мы прямо-таки воевали. Пришлось подключать родителей, чтобы решить вопрос мирным путем».
– Да, было дело… – Олеся сорвала белый пушистый одуванчик и отпустила вертолетики в небо, – и все-таки странно. Это всего лишь один эпизод, а вообще он не такой…
– А как он тебя отчитывал за прогул урока, помнишь? А ты молча слушала. Могла бы, кстати, сказать, что это Вовка-подстрекатель во всем виноват. Все прогуляли, а досталось тогда тебе одной в общем-то…
– Ну… Должен был он показать себя руководителем…
– Ага-ага, альфа-самцом.
– Марин, ты же сама знаешь, не такой он, – Олеся немного обиделась, защищая Павла Ивановича.
– А ты, можно подумать, прям так хорошо его знаешь? Например, какой он дома, какой с друзьями, коллегами? Я не спорю, он прекрасный учитель, но в отношении тебя вел себя неуместно. Разве не видишь? Если бы он не потакал твоей любви, ты бы давно его забыла, а теперь вот сидишь тут с опухшими веками и говоришь, что он не такой. Думаешь не вижу, что плакала? – переживала Марина.
– Ерунда это. Если и правда просто в плохом настроении был, то пройдет, не страшно. Все равно он ко мне хорошо относится, я чувствую. Не может быть человек одновременно и добрым, и жестоким.
– Много ты понимаешь! Дурында ты, Олеська. Вон Сашка Смирнов за тобой ухаживает, обрати на него внимание, гуляли бы вместе. Я с Максом, а ты с Сашкой. А то таскается с нами третьим, не пришей кобыле хвост…
– Не нравится он мне, ты же знаешь. Зачем его обманывать…
– Конечно! Тебе же нравятся старые женатые дядьки, местами еще и вредные! – не унималась Марина.
– Марин, прекрати, и так тошно. Пойдем поплаваем, а? – вкрадчиво спросила Олеся.
– А ничего, что твой любимый ПалИваныч, говорил, что в нашей речке не то что купаться, ноги мочить опасно. Забыла что ли? – подначивала Марина.
– Говорил. Но я живу здесь дольше, чем Павел Иванович, и с детства купаюсь. Как и ты, между прочим. Давай, пошли! Смотри, сколько народу плещется, красотища!
– Ладно, пойдем, хотя вода, наверное, холоднючая. Про Сашу все-таки подумай.
– Подумаю, только, видно, уже в сентябре. Он говорил, что будет на даче, потом в Крым поедет с родителями на две недели, и снова вернется на дачу, картошку копать, – ответила Олеся.
– Вот видишь, парень какой – работящий. В хозяйстве пригодится, – шутила Марина, – романтических писем не шлет?
– Да ну тебя! Но букет красивый на День рождения подарил… Мои первые цветы. А Павел Иванович вообще ничего не сказал, проигнорировал мой праздник… Знал же, не мог не знать.
– Вот и делай выводы. Ладно, пойдем, я готова, – Марина стояла в ярко-красном бикини и ждала Олесю.
Подруги быстро побросали одежду и с удовольствие открыли купальный сезон. Вода действительно была бодрящей, но Олесе такое времяпровождение пошло только на пользу.
На каникулах Олеся много всего передумала, мысли ее были ожидаемы и банальны. Она представляла, как ее любимый сейчас отдыхает где-нибудь вместе с семьей, и про нее не вспоминает, распевала в одиночестве «Огней так много золотых…», всхлипывала на словах «…а я люблю женатого» и всячески истязала свою нервную систему. Ее начали посещать невеселые рассуждения о том, что остался всего лишь год, после которого в ее жизни уже не будет Павла Ивановича. «Как я буду жить? Что я буду делать без него? Зачем буду вставать по утрам?» – ей было тревожно и неспокойно.