И он и она слишком много выстрадали в их бесконечной разлуке, чтобы хоть на секунду подумать о сохранении видимости или играть перед друзьями лицемерную комедию. В первый же вечер, на станции графа Ганского, Язон открыл свои карты. Едва закончился скудный ужин, состоявший из фаршированной наперченным мясом утки и простокваши, он встал. Не говоря ни слова, он протянул руку Марианне, заставляя ее встать из-за стола, и после адресованного честной компании громкого «доброй ночи» увлек молодую женщину в свою комнату.
Там молча, стоя лицом друг к другу и не отводя в стороны глаз, они одновременными движениями сбросили свои одежды. Затем сошлись, как две ладони в рукопожатии. Слившись в одно тело, они остались так до утра, забыв об окружающем мире.
Вечером девятого дня дорога пошла вниз и исчезла в реке. Отлогая долина, окаймленная кустарником и искривленными ветром деревьями, была возделана, и рядом с хлебными полями соседствовали арбузы и дыни.
Красивая синяя река текла между крутыми, поросшими камышом берегами, где дремали рыбачьи лодки и что-то вроде парома. Это была Кодыма, на берегу которой обосновалась деревня, куда путешественники подъехали на закате.
Поселение не отличалось большими размерами. Несколько белых домиков с камышовыми крышами, окруженных огородами и сараями, неподалеку от квадратной площади и церкви. Церковь тоже была белая, в форме креста, чьи равные ответвления, каждое заканчивавшееся небольшим треугольным фронтоном, смотрели на четыре стороны света, чтобы поп мог служить службу лицом к востоку. Позолоченный купол с греческим крестом увенчивал центральную часть и горел в лучах заходящего солнца. Повсюду копошились куры и утки, а над рекой вились розовые, как заря, зимородки.
Остановка кибитки перед почтовой станцией, построенной у дороги, несколько в стороне от деревни, вызвала панику у двух жирных дроф, которые торопливо улетели, тяжело хлопая крыльями. Осмотревшись вокруг, кучер сказал что-то, понятное только Гракху. Смышленый подросток с пользой употребил время пребывания в Одессе и уже разбирался в трудностях русского языка.
— Он говорит, что мы в станице Великой и что это казачья деревня, — перевел он.
— Казачья? — воскликнул Жоливаль, в котором это слово пробудило дремлющую любовь к истории. — Как это возможно? Судя по тому, что я знаю, мы находимся на бывшей территории запорожцев, истребленных в прошлом веке Екатериной Великой.
— Не всех же она истребила, — рискнул вмешаться Крэг. — Кто-нибудь и остался.
Гракх задал кучеру несколько вопросов, на которые тот разразился длинной тирадой, совершенно неожиданной для человека, умевшего, казалось, только петь.
— Что он говорит? — спросила Марианна, опешившая от такого внезапного красноречия.
— Я далеко не все понял! Но по-моему, он сказал — после того как много раз обращался к «моей Божьей матери», — что некоторые уцелевшие перекочевали в здешние деревни. Они больше не запорожцы, а черноморские казаки, вот и все.
Тем временем кучер вскочил с сиденья и что-то закричал, показывая кнутовищем в сторону площади перед церковью. Тут уж Жоливаль не нуждался в переводе.
— Он прав! — воскликнул он. — Скорей смотрите…
Действительно, на призыв колокола из дворов выходили, ведя на поводу снаряженных в дальнюю дорогу лошадей, вооруженные до зубов мужчины. Они носили длиннополые черные кафтаны, широкие с напуском шаровары и высокие мохнатые шапки, а их вооружение состояло из висевшего на ремне за спиной ружья без приклада, кривой сабли, засунутого за пояс вместе с кинжалом пистолета и очень длинной пики. На их небольших, но выносливых на вид лошадях были высокие седла, покрытые овечьими шкурами.
У всех этих людей был такой малоутешающий вид, что Марианна забеспокоилась.