Павильон, в котором ужинал Николай Николаевич Сержпинский, был не большой, и мог вместить не более пятидесяти посетителей. Одновременно с Сергеем сюда подходили отдыхающие, мужчины были в плавках, а почти все женщины в купальниках, а их головы прикрывали соломенные шляпы или панамы из разноцветных тканей. Все эти люди садились за столики, возбуждённо разговаривали, кричали официантам.
Отец, увидев сына, позвал его за свой столик. Как раз у них с приятелями было одно свободное место. С отцом сидели бывший судья Голубев, и артист из Ростова на Дону Володя Овчинников. (Так они представились неделю назад при знакомстве). Держались новые знакомые всегда важно, вели заумные разговоры. Оба они из-за жары сидели в одних плавках, и в белых панамах на головах. Николай Николаевич, опасаясь простудиться, был в светло-голубой шёлковой рубашке, его голову и плечи прикрывала широкополая соломенная шляпа. Выглядел он обыкновенно: худощавый, в очках, сквозь стёкла которых смотрели серые глаза. Усы и бороду он недавно сбрил, считая, что так будет легче в жарком климате. Бывший судья без одежды, больше походил на торговца, с такой же рыжей бородой, торчавшей лопатой, и с большим животом.
Николай Николаевич предложил сыну чаю из, стоявшего на столе, трёхлитрового, фарфорового чайника. Сергей с жадностью выпил большую кружку.
– Что тебе, Серёжа, заказать покушать? – Спросил он, но сын отказался, зная, что здесь всё дорого, и у родителей деньги заканчивались. К тому же мать ждала их на ужин у костра. За столом между приятелями шла оживлённая беседа. Николай Николаевич в этот момент больше слушал своих знакомых, чем говорил.
Володя Овчинников рассказывал о своих любовных переживаниях. Он был влюблён в молодую актрису, работавшую вместе с ним в театре, а она только смеялась над ним и позволяла ухаживать за собой другим мужчинам.
– Я не могу понять женщин, – взволнованно говорил артист, – они много требуют. Каждый день им надо дарить цветы и подарки, говорить всякие комплименты. Маргарита обещала мне быть верной на веки, и, как только я перестал дарить ей подарки, она переметнулась к Пудалову. Тот, конечно, богаче меня. Обидно, господа, очень обидно.
– Я верю вам, любезный, красивые женщины на это способны, – важно произнёс бывший судья.
Но тут внимание собеседников отвлёк молодой человек, вошедший в павильон с пачкой газет. Охрипшим голосом он прокричал: «Господа, покупайте свежие газеты; новости с фронта, немцы перешли в наступление!»
Николай Николаевич купил газету и дал почитать вслух Голубеву. Сергей шёпотом сказал отцу, что надо идти к матери. Она ждёт у костра. Но было неудобно быстро уходить, и пришлось ждать, когда закончится чтение газеты.
В газете сообщалось, что немцы захватили Львов и Люблин и идут на Варшаву. На Балканском театре военных действий обещает вступить в войну Румыния на стороне Антанты. В газете критиковали руководство русской армии за плохое снабжение войск продовольствием и боеприпасами. Прочитав это, Голубев, оторвался от газеты и воскликнул: «Какой ужас! Так мы потеряем Россию! Кругом предательство!»
За соседним столиком сидел военный, с перевязанной рукой. О том, что он военный было понятно лишь по торчавшим из-за его щёк закрученным усам и по раненной руке. В Евпатории было несколько санаториев, превращённых теперь в госпитали для раненых. Легкораненые часто появлялись на пляже. Сам этот усатый был в одних трусах и совсем не загорелый, бледный, как покойник. Услышав разговор о войне, он повернулся к соседям:
– Уважаемые господа! Позвольте разъяснить вам ситуацию. Я воюю с четырнадцатого года.
– Будьте любезны, разъясните, – обрадованно повернулся в его сторону бывший судья.
– Недавно я прибыл на лечение с юго-западного фронта. Лично знаком с генералом Брусиловым. Слышали о нём?
– Ну, как же, кто не читал про «Брусиловский» прорыв, – поддержал разговор Володя Овчинников.
– А начинал я воевать во втором корпусе и участвовал в сражении на Мазурских озёрах. Вы не представляете, какая это была мясорубка. От нашего полка осталась одна рота. Я чудом выжил.
Усатый придвинул свой стул поближе к слушателям:
– Извините, не представился. Подпоручик Соломин. Насчёт предательства в высших эшелонах власти я согласен. Даже среди русских генералов есть немцы. Я им не доверяю. Да и в царской семье течёт немецкая кровь. У нас на фронте был случай, когда новобранцев посылали в бой с палками вместо винтовок. Патронов и снарядов не хватает, дисциплина на низком уровне, потому что солдаты голодные и плохо одеты. Голодных трудно заставить подчиняться и соблюдать военную дисциплину.
Володя с видом знатока заявил:
– Это всё царица-немка вредит. И слабовольный царь ей поддаётся. Об этом все говорят, а слухи зря не рождаются. И Петербург переименовали в Петроград не зря.
– Нет, господа, – вмешался Николай Николаевич, – государь наш порядочный человек и царица тоже. Нельзя верить слухам.
– А нам, откуда знать, ведь мы с царём не общаемся, – возразил Голубев.
И тут Николай Николаевич всех удивил, сообщив, что знаком с Николаем вторым лично.
– Что-то не верится, вы разве князь или министр? Как вас могли допустить в царскую семью? Извольте объяснить уважаемый, – совсем придвинувшись к столу, усомнился усатый.
– Можете не верить, но я расскажу всё, как было, – спокойно произнёс Николай Николаевич.
– Мы встретились с царём Николаем Романовым в январе 1904 года, в Петербурге. Там проводилась международная выставка детских игрушек «детский мир». Я в этот период работал инспектором-учителем художественной ремесленной школы в городе Тотьме, Вологодской губернии, и представлял на выставке работу своих учащихся. На выставке были игрушки из дерева, сделанные руками детей, их в ремесленной школе обучали рисованию и резьбе по дереву. Так вот, на выставку, в Таврический дворец пришёл сам Государь с супругой и детьми. Им очень понравились наши игрушки. Особенно Иван царевич на сером волке, и баба Яга в избушке на курьих ножках. По итогам выставки школу наградили золотой медалью, а меня царь премировал тысячей рублей и пригласил к себе поужинать. Во время ужина, познакомившись со мной, он сказал, что, если понадобится, то я могу обращаться к нему по любым вопросам.
– И какое впечатление он произвёл на вас? – спросил артист.
– Очень хорошее впечатление. Несмотря на то, что он так возвысился, был окружён важными людьми, в том числе и льстецами, всё же сохранил себя простым интеллигентным человеком, держался со мной на равных, обращался ко мне на «Вы».
– Да-а, это удивительно! – воскликнул Голубев.– Я слышал от знающих людей, что царь обращался к министрам на «ты».
– Но, самое удивительное дальше, – продолжал Николай Николаевич. – Царь по моей просьбе помиловал государственного преступника.
– Да как же это?
– Получилось так, что к нам в маленький северный городок Тотьму прислали несколько человек террористов в ссылку. Все они оказались не страшными, а напротив милыми интеллигентными людьми. Они заходили к нам в школу, познакомились со мной и учителями, помогали нам пилить дрова, делали всё, что мы попросим. Иногда я стал их приглашать к себе домой на чашку чая. У нас мы играли в шахматы, в лото и другие настольные игры, беседовали на разные темы, штудировали иностранные языки. Особенно я сдружился с Борисом Савенковым и с Анатолием Луначарским. Они отлично играли в шахматы. С Луначарским в ссылку приехала его жена, очень обаятельная и образованная женщина. Но вскоре она серьёзно заболела: местный врач подозревал у неё туберкулёз. Анатолий Васильевич тоже от неё заразился. Летом 1904 года я поехал к царю на поклон, просить о помиловании Луначарского. Ему запрещалось ехать с женой в Петербург к хорошим врачам. Царь принял меня без очереди, как старого приятеля, но помиловать революционера вначале отказался, тем более что начались революционные события: стрельба в разных городах, восстания крестьян. Мы с ним долго беседовали, думали, как выйти из этой ситуации. Царь при мне говорил по этому поводу с министром внутренних дел. Я дал Луначарскому хорошую характеристику, и, наконец, царь решился его помиловать.