За домом, шагах в тридцати под кустами, если можно так называть заросли стланика, стояли друг против друга Пестря и незнакомый кобель: чёрный, лобастый, с длинной шерстью, кое - где вылезавшей клочьями со спины.
Увидев меня, пришлая собака завиляла мохнатым хвостом и делала при этом самые приятные жесты: прижимала уши, словно в улыбке скалила зубы.
На меня её приветливость не произвела должного впечатления и я, попытался прогнать приблудного пса, но он по-прежнему сохраняя самый дружественный вид, обращался вежливо только ко мне, а в ответ на воинственно - угрожающие позы Пестри - скалил зубы.
Я отстранился от выполнения своего негостеприимного замысла и Уголёк остался на станции...
Позже, я вспомнил рассказ бывшего напарника по работе о собаке, которую он привёз щенком на нашу станцию "Тоннельная", из Курумкана - тунгусского посёлка на Северном Байкале. А вспомнив догадался, что чёрная приблудная собака - это Уголёк, так звали эту лайку напарника.
Уголёк, как выяснилось позже, жил какое - то время вместе с бригадой лесорубов, за двести километров от нашего домика, в глухой тайге, на берегу Муи, и когда бригада переехала на другое место, Уголька забыли, а может быть и обидели чем - то.
Тогда, отважная собака, преодолев двести километров по тайге, появилась на сейсмостанции, то есть в своём первом и родном БАМовском доме.
Мой напарник, хозяин Уголька, строил новую сейсмостанцию на Белых Озёрах и потому, я жил и работал один...
У меня вместе с Угольком стало три собаки: Пестря, крупный пёс, чёрного с белыми пятнами окраса, с тяжелой, угловатой головой, хвостом, загнутым кольцом за спину, высокими сильными ногами и мрачным взглядом тёмных глаз и Рика - молоденька собачка, не имеющая ещё года отроду, во всём противоположность Пестре - ловкая, хитрая, ласковая.
Она, несмотря на небольшой рост, в обиду себя не давала и имела сильное мускулистое тело, с тяжёлым загривком - у таза с едой, она не один раз схватывалась с грубияном и нелюдимом, Пестрей.
Её карие, лукавые глазки выражали веселье и любознательность, порой переходящую в любопытство не имеющее границ. За это, ей от меня не один раз доставалось, правда, случалось это тогда, когда любопытство уже переходило в нахальство...
Собаки тем не менее жили дружно и весело и как-нибудь, в другом месте я опишу эту жизнь. Но пока рассказ о другом...
Работая на сейсмостанции один за двоих, я успевал делать все, что нам полагалось, однако времени было в обрез, и я прекратил ежедневные прогулки по тайге.
Мне их не хватало, собаки толстели и томились от безделья.
Наконец, у меня в избушке остановились гости - гидрогеологи из института и я, улучив время и погоду, засобирался в тайгу.
Гости остались домовничать, а я, собрав по полкам непонятного происхождения патроны, вовсе не надеясь встретить что-либо существенное на этой прогулке, отправился в тайгу налегке ...
Была середина сентября - золотая пора в Северном Забайкалье, - время тёплой и одновременно свежей, без духоты, осени. Мошка и комары, прибитые утренними заморозками, переваливающие уже на минусовую температуру, не мешали дышать, не набивались в нос и в глаза, и поэтому, все прелести тайги были к моим услугам.
Одним словом - это был пир для души, для зрения, для слуха. Лес нарядился в праздничные яркие, жёлто - красно - зелёные одежды, а тишина стояла над горами первобытная...
Идти было не жарко, и я, в охотку, быстрым шагом преодолел знакомый подъём на плоскогорье, по узенькой лесной тропке, вышел на визирку, - узкую лесоустроительную просеку и остановился, уже наверху горы.
Здесь, во всю пекло солнце и вокруг расстилались широкие горизонты, заполненные синеющей вдалеке, по горным отрогам, непроходимой тайгой. Где - то за склоном, на востоке от меня скрывалась шумная, сине - холодная река, а здесь, на неровной плоскотине, кое - где из зарослей тёмно-зелёного стланика торчали коричнево - серые скалы - останцы.
Я замедлил движение, стал глубже дышать, по временам любуясь открывающимися видами широкой речной долины, внизу, под горой.
Визирка, пересекала потайной ключик, струившийся по каменистому ложу отражая солнечный закат, поднималась чуть в гору, и там, делая поворот на девяносто градусов, продолжалась уже на юг.
Собаки, прошлёпав по воде прячущейся во мху, появились у меня на виду и скрылись в стланике, хвойной стеной стоящем по обе стороны просеки...
Я шёл и думал, что работа в одиночку меня устраивает и даже нравится, но всё-таки отсутствие возможности гулять по окрестностям, лишает меня удовольствия и здоровья, одновременно...
Здесь, на высоте, воздух чист и прозрачен, солнце светит ласково и открыто, глаз охватывает зеленеющие пространства на десятки километров вокруг.
Слева, за речной долиной поднимались крутые отроги Северо-Муйского хребта, а за ними, в лёгкой дымке, видны были далёкие, скалистые вершины Муйского хребта.
И я, радуясь сегодняшнему походу, чувствовал себя как никогда сильным и здоровым, спокойным, без ненужной, но обычной в жизни суеты и волнений...
Слева от меня, из стланиковой чащи раздался лай: частое, задорное тявканье Рики, басистый, редко подаваемый голос нелюдима Пестри, размеренный и звонкий лай Уголька...
Я заторопился, продираясь почти наощупь, среди зелено-хвойной, пушисто - пахучей бахромы стланика.
Выйдя на маленькую полянку, покрытую крошевом разбитого песчаника, я увидел раскопанную медведем бурундучью норку, собак, суетящихся под длинной веткой, на вершине которой сидел испуганный, серо-полосатый зверёк.
При моём приближении он тревожно засвистел, собаки всколыхнулись, затолкались под веткой, задрав головы вверх и блестя глазами. В этот момент, бурундучёк молнией мелькнул по стволу, скатился на землю и исчез среди корней.
Возбуждение собак достигло предела. Мешая друг другу, они кинулись вслед зверьку, но промахнулись. Как заправские землекопы, собаки быстро, быстро двигая лапами, закопались в глинисто - каменистую почву, только песок полетел по сторонам...
Я разобравшись в происходящем, пожурил за детское легкомыслие великовозрастных дурачков Уголька и Пестрю. Ведь охота и гоньба бурундуков - это верх падения для уважающей себя охотничьей собаки...
- Ну, хорошо - увещевал я их - этой глупой девчонке Рике можно простить
лай и погоню за бурундучком...
Но вам то, уже не один год отроду!
- Нет, нет Друзья! Стыдно быть такими легкомысленными!..
Уголёк и Пестря, понурившись стояли, слушая выговор. Их возбуждение, вызванное погоней за полосатым зверьком, прошло. Они, презирая себя, отошли от Рики и не скрывая стыда и разочарования, удалились в чащу, а я, посмеиваясь над незадачливыми добытчиками, продолжил путь...
Однако, успел пройти от силы сто шагов, когда, уже издалека, раздался частый злой лай. Вначале, я подумал, что это чужая собака, так далеко это было от меня...
Однако, ни Пестри, ни Рики, ни Уголька не было видно вокруг.
Пока я размышлял, кто бы это мог быть, лай сдвинулся с места и стал приближаться...
Я остановился, привставая на цыпочки, стал смотреть поверх зелени вершин стланика, и мне показалось, что вдалеке мелькает, что-то большое и тёмное.
Мелькание приближалось и метров со ста, уже хорошо был виден чёрный силуэт, бегущий по чаще в мою сторону...
Я взволнованно подумал, что это сохатый, но когда силуэт находился уже метрах в пятидесяти, понял, что это медведь...
Он летел, стлался, над высокими, полутораметровыми ветками стланика, подминая их под себя, как траву...
Тут я засуетился, скинул ружьё с плеча, стал торопливо шарить по карманам, разыскивая патроны с пулями. Потом, не таясь, громко щёлкнув замками, переломил ружьё, бросил в отверстия патронника картонные гильзы заряженные пулями, закрыл стволы и прицелился!
Медведь, на всём скаку вылетел на просеку, метрах в тридцати от меня и я, прицелившись, автоматически нажал на курок!