Из размышлений по этому поводу меня выводит необычно оживленный Юра. Оказывается, у туалета ему сподобилось пообщаться с самим Лужковым. Вай!
– Ты не поверишь! – рассказывает мой верный друг, активно хлопоча руками и лицом. – Топчусь я возле двери, запертой с обратной стороны – кто-то засел основательно. Сортир шикарный, но на одно очко. Вдруг сзади подходит Лужков, представляешь, без всякой свиты и даже охраны. Совсем один! И спрашивает у меня: «Вы туда?» Я, конечно, шаг в сторону: «Прошу вас, Юрий Михайлович!» А он: «Нет, дорогой, в эту дверь надо ходить в порядке живой очереди всем без исключения». Так и не пошёл. Вот настоящий мужик!.. – Юра поднял палец над головой, как римский центурион.
Юра, не раз снимавший (в смысле – на камеру) персон высшего государственного уровня, но так и не привыкший к небрежной хамоватости охранников, расчищавших дорогу «хозяину» всеми доступными способами, особенно в толпе журналистов, которых не без основания считают исчадиями ада, был в полном смысле потрясен. Это же надо только представить – Лужков, один, без охраны, без свиты и даже без кепки, занимает очередь, и куда! Было отчего прийти в восторженное изумление, особенно такому эмоциональному и категоричному человеку как лучший телеоператор дважды орденоносной Кубани. Словом, мэр столицы – прост, как Ленин! – сделал окончательный вывод мой дорогой друг.
Юра это ценит особо, поскольку иногда и сам прост до бесцеремонности. Я помню, брали мы с ним интервью у Виктора Степановича Черномырдина, тогда председателя Правительства России. В ту пору он сидел на Старой площади, в кабинете Брежнева. Дело было глубокой ночью. Часа два мы ожидали в приемной, пока ЧВС (так его звали за глаза) выкроит для нас десять оговоренных заранее минут. Пару раз Виктор Степанович стремительно проходил мимо.
– А, кубанские казаки! – говорил, усмехаясь. – Ждите, ждите, приму вас… Вот сейчас с банкирами разберусь и приму…
И хотя мы на казаков похожи, как степные сурки на горных орлов, тем не менее, приятно, что Виктор Степанович с уважением относится к казачеству вообще, а кубанскому особенно. Интервью оговаривал Николай Дмитриевич Егоров, тогдашний губернатор Краснодарского края, и суть его должна коснуться до мучительности многолетнего долгостроя – Краснодарского Центра грудной хирургии. Забегая вперед, скажу, что Виктор Степанович пообещал, но ничего не сделал, и долгострой ещё долго коптил небо, пока за дело не взялся другой губернатор – Александр Николаевич Ткачев. Он нашёл более действенные рычаги, и стройка стремительно пошла.
Так вот, где-то в полвторого ночи нас приглашают в кабинет. Я его сразу узнал, поскольку Брежнева тут часто для газет фотографировали за просторным генсековским столом. Только памятные часы в виде штурвала куда-то исчезли.
Однако суть моего рассказа не в интервью. Оно, к сожалению, не блистало ни с моей стороны (от волнения я был очень напряжен), ни со стороны интервьюируемого лица. ЧВС, видимо, сильно утомился. На следующий день он уходил в отпуск, и эта встреча была завершающей в его бесконечном рабочем графике. Мы присели за приставной стол, и Юра почтительно испросил разрешения приколоть на галстук премьера микрофон.
– Давай, цепляй! – устало махнул рукой Виктор Степанович.
Охранник сидел чуть в стороне и внутренне напрягся, когда Юра, прикалывая на галстук звуковую петличку, стал манипулировать ручонками возле премьерского горла. Мало кто знает, но к тонкому микрофонному проводу несколько ниже прицеплено передающее устройство (на нашем языке – «баклуша»), довольно увесистая железяка, вызывающая, например, у аэропортовского персонала постоянное чувство тревоги.
Обычно эту «баклушу» мы кладем в карман того, у кого берем интервью. Юра, в отличие от меня, осваивается много быстрее, что и произошло.
– Виктор Степанович, – говорит вдруг, – а можно эту штучку я положу вам в карман?
– Да, клади! – снова устало соглашается премьер.
Охранник на глазах вспотел, а у меня от такой раскованности вообще язык к небу прилип…
Впоследствии Юра сей факт тоже оценил как ленинскую простоту. Ему Черномырдин сильно понравился, а вот охранник, который не спускал с нас раскаленных оранжевых глаз, – не очень!
Уже в гостинице «Москва» (позже сталинским ударом лихо снесенной Лужковым), ослабив напряжение дня стаканом водки, я стал гнобить коллегу нудными поучениями. Но Юра, расслабленный тем же и упрощённый ещё более, не без резона заметил:
– Да пошёл он… (в смысле охранник).
И сказал куда! В переводе на древнеиндийский это означало в «таинственную пещеру волшебного лотоса». Правда, по-русски посыл умещался в одно слово. И я, сраженный чеканной логикой, умолк до утра. Как же приятно и самоудовлетворяюще, лежа изрядно выпивши в уюте легендарного отеля, посылать всех на «нефритовый стержень» (тоже, кстати, из лексики индийского эроса). Главное, безопасно, никто ведь не слышит. Вот тогда сурок и начинает чувствовать себя орлом, а в отдельных случаях – даже казаком. Но утром, слава Богу, вместе с разумом возвращается и он, сурок, смирный, пушистый, ласковый. Не судите строго – будешь махать саблей, башку рано или поздно, но срубят обязательно. Таковы уж реалии второй древнейшей профессии, правда, нередко по причине излишнего усердия гармонично воссоединяющейся с первой. Я говорю о ней, о современной отечественной журналистике…
Через два года Совмен стал президентом Адыгеи, легко и просто потеснив с этого поста видного советского партработника Аслана Алиевича Джаримова. С точки зрения здравого смысла – это был полный абсурд. Но кто, где и в какие времена у нас руководствовался здравым смыслом?
Достаточно вспомнить Горбачева, величайшего говоруна и прохиндея, тоже легко и просто овладевшего сознанием (точнее, его отсутствием) миллионов людей байками об ускорении, перестройке, ещё какой-то хрени, плюрализме, например. Это когда заходишь к начальнику со своим мнением, а выходишь с его, часто ещё более дурацким.
Понимание абсолютного тупика и краха подобных экспериментов приходит, к сожалению, только когда рушится все и, как сказал поэт, «вода бежит из крана, позабытого заткнуть», заливая все окрест, в виде очередного реформаторского потопа.
В день избрания Совмена ликование охватило солнечную республику. Я радовался со всеми, как дитя неразумное, хотя не переставал с уважением относиться к Джаримову, которого хорошо знал и гостеприимством которого не раз пользовался. Именно он взял на свои плечи все трудности формирования самостоятельности Адыгеи. Именно он, на мой взгляд, мудро и взвешенно, не поддавшись ни на какие провокации, вывел из болезненных процессов новорожденную республику, ринувшуюся в одиночное плавание по бурным хлябям гайдаровских испытаний. В результате как-то вдруг и сразу исчезло все, начиная от знаменитого адыгейского помидора и кончая ещё более знаменитым майкопским стулом, на котором сидело полстраны.
Опустели легендарные туристские тропы, начинавшиеся из волшебного Гузерипля к бескрайней лазури Черного моря, через вершины снегового Кавказа, рододендроновые поляны, запахи загадочных эдельвейсов, по пьянящим альпийским лугам, с грузом впечатлений на всю жизнь. Всякое лето по путевке «за три копейки» нескончаемые вереницы счастливой советской молодежи шли горными тропами прекрасной Адыгеи, опекаемые надёжными, как страховой полис, советскими профсоюзами. Последней, зато сразу намертво, встала единственная в стране шпагатно-веревочная фабрика – в случае чего и повеситься не на чем.
Однако до этого, слава Аллаху, дело не дошло, но недовольных «партократом» Джаримовым появилось сколько угодно. Вот тогда и вспомнили о Совмене. Вспомнили и вскричали: «Вот тот, кто выведет нас на взлетную полосу успешного предпринимательства из сумеречных лабиринтов социалистического застоя! Если в северной глухомани он создал предприятие мирового уровня, то можете себе представить, что сотворит из яркой жемчужины Северного Кавказа! Только с ним мы станет здоровыми и богатыми! Да здравствует великий Хазрет!» – звучало на всех углах.