Но в ходе дальнейших телефонных переговоров Медунов все-таки согласился на встречу, оговорив, что она будет краткой и только в рамках тех вопросов, на которые он готов отвечать. Скажу сразу – это был пункт, который остался, в конце концов, невыполненным по молчаливому согласию обеих сторон. Мы говорили более четырех часов по самому широкому кругу проблем и вопросов, перебрасывались от сугубо личных к геополитическим, не избегая самых острых и в то же время не теряя ощущения, что мы в гостях.
Сергей Федорович Медунов живет одиноко. За продолжительное время нашей беседы никто не позвонил ему по телефону, не постучал в дверь. Провожая нас, он долго стоял на крыльце большого дома, а потом тяжело побрел по темнеющей аллее парка. Видимо, это был привычный путь вечерней прогулки, путь, полный нелегких раздумий. В этот вечер они были особенно мучительны: исполнилась очередная годовщина со дня смерти его жены, прошедшей с ним огонь, воду и медные трубы, с мудростью перенесшей взлет мужа и стоически – его падение. В доме много фотопортретов. Самый большой – Варвары Васильевны. В этот день под ним лежал букетик тюльпанов.
Не скрою, я внимательно рассматривал комнату, где мы сидели, пытаясь найти следы роскоши, о которых так много читал в разного рода изданиях. Возможно, у нас с авторами этих статей разные понятия о роскоши и богатстве, но в этой квартире все было обычно. Много только фотографий на стенах. Почти все с дарственными надписями: от космонавтов, маршалов, ученых, спортсменов, артистов, писателей, политических деятелей. Прошлого, конечно. Из свежих документов хозяин дома показал нам служебную бумагу прокуратуры России, из которой следовало, что еще в 1991 году с него были сняты все обвинения в лихоимстве и взяточничестве. Бумага была датирована маем 93-года.
– Сергей Федорович! И все-таки кому, с вашей точки зрения, понадобилось «дело Медунова»? Ведь вас, будем говорить прямо, сняли с должности первого секретаря крайкома партии еще при Брежневе… – спросил я.
– Если подходить формально, то меня не сняли, а перевели в Москву на пост заместителя министра. Министерство, правда, было вялое – плодоовощной промышленности. Но по сути это было, конечно, начало той травли, которая продолжалась безостановочно несколько лет. Брежнев здесь ни при чем. В то время он уже был в таком состоянии, что реальность практически не воспринимал. А реальность заключалась в том, чтобы найти несколько ярких и сильных фигур из высокого руководства, обвинить их в тяжких преступлениях и принародно сломать.
Ведь вспомните, речь шла тогда о чистоте партийных рядов. Надо, дескать, партию освободить от высокостоящих взяточников и лихоимцев, и все будет хорошо. Необходимо было взбудоражить страну, и героями дня становятся следователи, прокуроры, этакие бескорыстные подвижники закона, которые снимают пелену с глаз народа. Еще ничего не доказано, а на все государство распространяются оглушительные сенсации – сочинское дело, узбекское, краснодарское, дело фирмы «Океан», взяточники в МВД и так далее. И это, в известной степени, было. Как, впрочем, были и есть взяточники и лихоимцы всегда и в любом государстве. Я уже не говорю о нынешней ситуации. Но здесь причинные связи сразу стали устремляться к большим должностным высотам, к людям, которые в течение долгого времени находились в центре общественного внимания. Сейчас уже ясно, что и не они, в конечном итоге, интересовали главных вдохновителей и организаторов всей этой широкомасштабной и многоходовой операции. На прицел было взято само существование огромного и могучего государства. Кого сейчас интересует, что Медунов не брал взяток и не имеет отношения к преступлениям, в которых его обвиняли. Дело сделано…
Я решил перевести разговор на персоналии и спросил:
– Надо полагать, вы знали Горбачева давно. Я помню, где-то в начале семидесятых годов было объявлено о соревнованиях Кубани, Дона, Ставрополья, Крыма. Было много газетного шума по этому поводу, разного рода торжественных встреч, в том числе и в Краснодаре. Вот тогда я впервые увидел Горбачева вместе с вами. Вы представили его собравшимся в зале как первого секретаря Ставропольского крайкома партии, причем, по-моему, даже назвали его Мишей. Не во время представления, конечно, а затем, в общении…
Медунов засмеялся:
– Это было… Я мог бы о Горбачеве того времени рассказать многое. Иногда, конечно, в обиходе, действительно, называл его Мишей. У нас разница в возрасте большая, но это не просто некая арифметическая величина, а огромный и сложный пласт времени, в котором пришлось жить людям моего поколения – голод, репрессии, война, невероятное напряжение сил по восстановлению народного хозяйства. Горбачев, как он пишет в своей книге, видел страну в жуткой послевоенной разрухе, но только из окна поезда, в котором ехал поступать в самый престижный, Московский, университет. А я в это время спал по четыре часа в сутки. Все остальное – работал. А ходил на работу в пальто, перешитом из шинели.
К окончанию обучения Горбачева на Ленинских горах уже стояло здание красавца университета. Когда Михаил Сергеевич возвращался домой, в Ставрополь, после получения диплома, он уже ехал совсем по другой стране. В 1954 году, через десять лет после страшной войны, в СССР невозможно было найти ни единого разрушенного предприятия. И я с гордостью говорю: то сделали люди моего поколения.
Горбачев же свой трудовой путь начал с обмана, пусть малого, но все равно обмана: сказал, что не может ехать в глубинку из-за хронической болезни жены. Зато закончил большим обманом, и жертвами этого обмана стали 260 миллионов человек.
– Вам он был сразу несимпатичен? – спросил я.
– Вы знаете, наверное, да! В узких компаниях он постоянно рассказывал какие-то анекдоты сомнительного свойства, изображал этакого простецкого парня, хотя я видел, что это – личина. Вот вы упомянули соревнование. Вообще между Краснодаром и Ставрополем всегда было некое внутреннее соперничество, я имею в виду – в руководящей среде. Ведь хозяйственный потенциал Краснодарского края намного больше Ставропольского, по всем измерениям мы выглядели внушительнее и ярче. Но многие важные государственные вопросы решались в Кавминводах. Горбачев оттуда месяцами не вылезал. Так он обаял Суслова, Кулакова, Андропова. А сколько сил Горбачев потратил на Болдина! Да-да! Того самого гэкачеписта Валерия Болдина, который в бытность Горбачева был первым секретарем Ставропольского крайкома, работал в «Правде» редактором сельхозотдела. Можете себе представить, какой интенсивной была реклама заслуг молодого секретаря в деле развития отечественного сельского хозяйства, если впоследствии Горбачев сделал Болдина своей правой рукой. Но потом и его сдал в «Матросскую тишину».
– Сергей Федорович! – перебил я. – Но ведь и вы не были обойдены вниманием. Я хорошо помню, с какой помпой проходили торжества в сентябре 1974 года в Новороссийске, когда туда приезжал Брежнев…
– Правильно! Для меня это очень памятные дни, и, поверьте, лично для себя я выгод в этом деле не искал. Вы, наверное, знаете, что приезд Брежнева в край мы использовали тогда с максимальной выгодой, решили ряд важных проблем, в частности, связанных со строительством водоохранных объектов.
Можно сегодня ругать Брежнева на все корки, но то, что через несколько лет после его торжественного визита в Новороссийске был построен еще один город на Малой земле, этого не сможет отрицать никто. А объекты по защите бассейнов Азовского и Черного морей? Ведь это была гигантская строительная программа, и она была выполнена в невиданные сроки. Через семь лет в крае не осталось ни одного города, не имеющего очистных сооружений.
Можно, конечно, осуждать распределительную систему. В ней, действительно, была масса уязвимых мест, но если Брежнев куда-то ехал, то решались многие созидательные проблемы стратегического характера, а если ехал Горбачев, то, кроме популистских хождений в толпу, ничего не было.
Медунов поднялся, поискал на полке какую-то книгу, но не нашел, махнул рукой и продолжил: