Но Ева Ивановна только сверкнула в его сторону глазами, да и чего ей было не курить, даже в обществе местных аксакалов, если там, на Урале, в грохоте раскаленного железа она командовала бригадами замазученных горластых ремонтников, готовящих к фронтовым рейсам гигантские паровозы ФД (Феликс Дзержинский), которые на северо-кавказских направлениях и в глаза не видели. Это те локомотивы, что мчали к фронту бесконечные эшелоны с танками Нижнего Тагила, самоходками Челябинска, катюшами из Омска, самолетами Новосибирска, длинные составы из сибирских и казахских стрелковых дивизий, прикрывавших Москву от супостата.
Тем более, узнав от соседей, тех же Джагуповых, Дамбазовых, Бароновых, что еще осенью сорок второго мать скончалась от дизентерии в полном одиночестве. Хоронили сердобольные соседи. Где могила – никто не помнит. Большинство мирных жителей унесла оккупация: голод, болезни, фашистское угнетение. Треть Армавира легла во рвы, что каратели заставили накопать за Красной поляной. Старший брат попал в плен еще в августе сорок первого под Ржищевом на Украине, средний, водитель танка, дошел почти до Варшавы, но в районе Отвоцка получил последнее и самое тяжелое ранение. Сейчас долечивается в Грозном.
Но, по правде говоря, к шестидесятым годам эти проблемы стали приобретать уже некое успокаивающее свечение. Душевные раны рубцевались, быт налаживался, тем более для нас, которые если что-то и помнили, то в виде неких неясных силуэтов. Сейчас же новое поколение: комсомольцы и не комсомольцы, передовики и отстающие, длинноволосые стиляги и стриженные под пролетарский полубокс активисты, искренне считали, что наигравшись в войну, человечество, наконец, успокоилось, осознало, что даже худой мир будет лучше самой победоносной войны. Как это получше объяснить современным украинским правящим идиотам?
Неугомонный Корсун во многом задавал тональность нашего поведения и динамику поступков. Он один из первых в городе приобрел мотороллер «Вятка» и носился на нем, как персонаж из фантастических романов Герберта Уэллса: в огромных летных очках образца чкаловских перелетов, прожженном танковом шлеме, который с фронта привез его отчим, и похожих на гигантские клешни хоккейных перчатках. Подарил их ему Анатолий Фирсов, знаменитый нападающий, с которым Валька познакомился во время вгиковских практик.
Как-то с фотоаппаратом наперевес он проник на тренировку команды ЦСКА, убедив сверхстрогого тренера Тарасова, что будет вести себя тихо, как мышонок. Тарасов на занятиях посторонних не терпел, но на Вальку внимание обратил. Скорее, не на него, сколько на его фотоаппарат. Тот был необычен тем, что имел турель с тремя объективами и назывался «Мечта».
– Что это у тебя за камера? – хмуро поинтересовался грозный Анатолий Владимирович, пока подопечные грохотали в раздевалке массивными доспехами.
– Сам сделал! – сказал Валька.
– Как сам? – изумился великий тренер, которого удивить чем-то, казалось, было невозможно. Как, впрочем, и растопить сердце, однозначно отданное одному – хоккею. Валька торопливо (чтоб не выгнал, как прогнал на его глазах барышню из журнала «Мир моды», собравшейся порадовать читателей образами закованных в латы огромных хоккеистов в обществе изящных фотомоделей) стал объяснять, что это его, как сейчас говорят, «ноу-хау», чтобы не терять время на смену объективов, а мгновенно, в зависимости от нужды, меняя фокус, приближать объект съемки.
– Так сам и сделал? – уважительно сказал Тарасов.
– Ну конечно! – подтвердил Валька, – У вас на площадке за минуту сто раз ситуация меняется. Как поймать? Только с такой же скоростью…
– Верно рассуждаешь! – Тарасов тем и славен был, что хорошо понимал, что новое – это совсем не забытое старое, а то, чего еще никто не делал. Он и сам был из тех, кто тащил успех любимого дела через такие тернии, что золотые «звезды» олимпийских побед откладывались на его сердце и личной судьбе рубцами инфарктов и строгих выговоров.
Лично я его видел даже с клюшкой в хоккейной коробке, в том же Свердловске. Это много позже появились крытые площадки и ледовые дворцы, где публика кушает мороженое и потеет от напряжения, наблюдая за хоккейными схватками. Тогда же, особенно на среднем Урале, собачий холод хватал за все части тела, и зрители жались друг к другу, закутанные в самое теплое, что было в доме, сквозь белые, полуобмороженные ноздри источая иней пополам с табачным угаром. Часто и игроков-то за морозным туманом не было видно, и только по иступленным воплям болельщиков можно было угадать в какой части площадки идет схватка.
У любителей хоккея в пятидесятые годы (его тогда называли канадским) в особой чести был армейский клуб ЦДКА (Центральный дом Красной Армии), где играющим тренером как раз являлся тридцатилетний Анатолий Тарасов. Забивал часто, как вихрь проносясь за воротами, зычно подгоняя своих игроков делать тоже самое.
Основной соперник ЦДКА куда более серьезный – команда ВВС (Военно-воздушные силы), которую опекал лично Василий Сталин. Я учился в пятом классе, но хорошо запомнил, что в самом начале января 1950 года Свердловск потрясло известие, что ночью на заснеженной окраине города разбился военно-транспортный Ли-2 с командой ВВС и все люди погибли. В том числе родной брат Тарасова, Юрий. Эта трагедия в разных вариантах долго обсуждалась на всех уровнях, главным образом ее мистические странности.
По какой-то непонятной причине промолчал будильник в квартире лучшего нападающего страны Всеволода Боброва, и когда он проснулся, уже светало. Команда долго его ждала и потерявший терпение тренер в сердцах послал за Бобровым администратора, а самолет улетел. Жив остался и другой нападающий, Виктор Шувалов, единственный, кто будет жить долго-долго и переживет всех. Сейчас Виктору Григорьевичу девяносто два года. Я видел его как-то в Лужниках – высокий, худой старик со значком Заслуженного мастера спорта.
Валька Корсун, со слов Фирсова, с которым потом дружил, рассказывал, что Шувалова спас сам генерал авиации Сталин. Он, очень взыскательно относящийся к формированию своей команды, чуть ли не силой перевел из ЦДКА уже тогда легендарного Боброва, как-то прослышал, что в Челябинске появился замечательный парень Витя Шувалов, быстрый, сильный, «стреляющий» по воротам, как из пороховой катапульты. И все в цель…
Посланный на Южный Урал гонец по возвращении в Москву только восторженно цокал языком. Уж больно перспективно выглядел уральский самородок, родившийся вообще в глухом мордовском селе с диким названием Наборные Сысери.
Одно плохо – местная команда «Дзержинец», где играет юный талант, именуется так, поскольку входит в систему МВД. А там покровитель страшнее не придумаешь – Лаврентий Павлович Берия. Но крайне настойчивый в любых своеволиях сын вождя и ту трудность преодолел. Однако, со второй проблемой, унаследовав от папаши чувство предвидения, и связываться не стал. Она заключалась в том, что уральские болельщики, решительно не любившие перебежчиков любого толка, пообещали «бедному» Вите устроить показательную выволочку и освистать с силой, равной одномоментным гудкам всех челябинских заводов. А заводы все бронетанковые, да и народ тот крутой, запросто любой матч сорвать могут.
По моим детским впечатлениям болельщики команду ВВС вообще не больно жаловали, часто обзывая «матрасниками». Дело в том, что форма у них была полосатая, по цвету флага Военно-воздушных сил. Но тем не менее «полосатиков» побаивались, поскольку команда была не столько сборная, сколько отборная, и при той авиакатастрофе на горе всей стране погибли лучшие хоккеисты: Николай Исаев, Роберт Шульманис, Юрий Тарасов, Юрий Жибуртович, Зданек Зикмунд. Всего 11 человек…
В их числе должен был быть и Виктор Шувалов. Но на его удачу в раздевалку почти случайно зашел Василий Сталин и приказал не брать новобранца в Челябинск, поскольку местные болельщики вряд ли отнесутся спокойно к появлению вчерашнего кумира в чужой форме.
Матч-то должен быть именно в Челябинске, да непогода развернула ночной самолет на запасной аэродром в Свердловске (нынешний Екатеринбург), где он трижды заходил на посадку, так и не справившись с порывами редкой вьюги, что разразилась над всем Уралом, от Невьянска и аж до Златоуста.