***
Скольжение по забытью уткнуло его в какую-то черную, плотную массу, окутавшую его всего. Он не мог вдохнуть, и его резко выкинуло из сна. Но более страшным было то, что, даже проснувшись и осознав это, он всё ещё не мог вдохнуть. Он резко вскинулся над кроватью, сев в изгибе и опершись на ладонь левой руки: лёгкие были заполнены бронхитной мокротой. Судорожный выдох ни к чему не привел: не было воздуха, который он мог бы выдохнуть, чтобы откашляться. Мужчину на кровати охватил панический, животный ужас: неужели тогда, во сне, когда он даже не осознавал себя, был его последний вдох, и он не знал об этом, а теперь он должен умереть?
Несколько давящих движений диафрагмой, полусокращений-полусудорог без возможности сделать даже выдох – и тишину комнаты разрезал глухой сип. Ему всё-таки удалось вдохнуть.
С проступившими от удушья слезами, всё ещё кашляя, Август уткнулся лбом обратно в подушку, ощущая прилив внезапно нахлынувшего счастья. Дыхание, на которое даже не обращаешь внимания в обыденной жизни… И вдруг. О счастье дыханья, мелькнула у него в голове когда-то переделанная им фраза из «Травиаты».
Плечо его левой руки было больным. Врожденный вывих, который, в принципе, позволял совершать ему весь диапазон обычных движений, но давление или нагрузка на который на следующий день заставляли расплачиваться тянущей болью в плечевом суставе. Сейчас он отлежал руку, проведя несколько часов во сне, навалившись на неё всей массой грузного тела, и ему пришлось снова встать, потряся ею в воздухе, чтобы боль хоть немного ослабла.
Рука доставляла ему много страданий, иногда ввергая его в беспомощное раздражение от ощущения несправедливости и неизбежности преследующей его боли. Сейчас же, после нескольких секунд невозможности вдохнуть, всё это показалось ему ничтожным.
Погрузившись головой в мягко обхватившую затылок подушку, ощущая теплую шерсть верблюжьего одеяла над собой и приятную гладкость чёрных простыней (ему казалось, что постельное бельё темных цветов выглядит более стильно), Август вновь начал дышать размеренно, возвращаясь в сон. Изредка кашель заставлял шевелиться лежащий во тьме силуэт, но это больше не будило его.
***
Перед ним расстилалось кажущееся бесконечным белое пространство. Небо было ослепительно чистым, без единого облака. Стояла тишина.
Он ступает, ощущая, как хрустит и спрессовывается под его ногами песок.
Вода была мокра насквозь, песок насквозь был сух.
Давно позабытые детские стихи всплывают у него в голове, прокручиваясь в однообразном, идущем по кругу мотиве.
Приседает на корточки, протягивает руку, забирает щепотку песка: бело-прозрачного и неправильной формы. Песок оказывается солью; пространство вокруг него – огромный белый солончак, какие он видел на иллюстрациях в школьных книгах про Америку.
Он выпрямляется и неуверенно делает шаг вперед. Вокруг – никого, но почему-то ему страшно.
Сияло солнце в небесах, во всю светило мочь.
Он проводит рукавом по лбу, по которому начинает струиться пот. Нужно уходить, идти хоть куда-нибудь с этого солнцепека, он же получит солнечный удар, и что тогда скажет шеф? Ведь он уже два раза опоздал на работу за этот месяц, он старший менеджер и подает пример другим в своём отделе, такое поведение недопустимо.
Не видно было в небесах ни птиц, ни даже мух.
Глупая детская песенка. Август лихорадочно оглянулся, ему казалось, что за ним наблюдают. Но его окружал лишь мёртвый белый пейзаж.
Он в пустыне. Что нужно делать в пустыне? Искать воду. Да, он так и поступит. Он будет искать воду! Есть ли здесь вода?
Он огляделся ещё раз, всматриваясь в горизонт.
Была светла морская гладь, как зеркало точь-в-точь.
Вдалеке виднелась полоса сочной голубизны. Ему даже показалось, что на секунду с той стороны повеяло свежим бризом. Там есть вода, есть море. А если есть море – то ходят регаты. Значит, Хельга там!
Он вспомнил. У него есть Хельга, она там, где вода, сейчас он придет к ней и они вместе пойдут купаться, и не будет больше этой пустыни и мертвенной белизны вокруг.
Август выпрямился. Солнце уже не казалось таким знойным. В вышине пролетела стайка маленьких птиц. Твёрдыми шагами он направился к синему блеску воды на горизонте.
***
Теперь, когда он всеми возможными способами: уговорами, просьбами, иногда обманом, что плохо себя чувствует и ему непременно нужно видеть её, иногда чуть ли не мольбами или психологической манипуляцией, вынуждал её проводить вечера с ним на долгих, многоблюдных ужинах, Хельга стала тренироваться намного меньше. Но по-прежнему уходила на регату.
Долгие вечерние часы, проведенные без неё, были беспорядочными и словно канувшими в никуда, оставляли после себя ощущение опустошенности и головной боли. Август бессмысленно переходил из комнаты в комнату, поправляя покрывало, иногда замечая мелкие домашние неурядицы и радуясь им, ибо они требовали его немедленного вмешательства и исправления. Включал телевизор. Брал тряпку и протирал и без того идеально чистую поверхность кухонной гарнитуры. Пролистывал первые попавшиеся на глаза интернет-страницы с новостями, особенно ни на чём не концентрируясь и, по большей части, после бывший даже не в состоянии вспомнить, о чём читал. Холодный белый отсвет компьютера сглаживал и вышлифовывал черты сидевшего, придавая его лицу невыразительность белой маски, а в его мыслях прокручивались картины недавних встреч с Хельгой.
Так он сидел: практически неподвижный, с подсвеченным белым светом лицом безо всяких эмоций, напоминавший лишённую жизни статую. Действительно, он ощущал себя неживым без Хельги. Присутствие Хельги вдыхало жизнь в его реальность. Хельга была его жизнью. Она была для него всем.
***
- Тренер сказал, что я потолстела, - с порога заявила Хельга, с мрачным лицом вваливаясь в квартиру. Август растерянно отступил в сторону, когда она резкими движениями скинула обувь, куртку и рюкзак прямо на пол и, даже не удостоив его взглядом, прошагала в душ. – Он вообще был жутко зол. Сказал, что с таким весом регатой можно вообще не заниматься.
Август продолжал в растерянности стоять в прихожей, даже когда щелкнула магнитная задвижка душевой кабины и зашуршала льющаяся вода. Потолстела? Он, что ли, виноват в этом?
И тут он уловил идею. Беззвучно и мрачно, как акулья тень, отделившаяся от массива тёмных колышащихся водорослей, она выплыла откуда-то из глубин его сознания. Не совсем ещё понимая, к чему она ведет, он, с рассеянным, погруженным внутрь себя взглядом, медленно переставляя ноги и почти не осознавая окружающего, прошел в гостиную и опустился в кресло. Старое, продавленное под форму его тела, любимое кресло с накинутым на него мягким фланелевым покрывалом в крупную красно-чёрную клетку, по боку которого он, садясь, всегда приласкивающе проводил рукой, как если бы это была лошадь или уютная домашняя собака.
Вообще не заниматься. Она сказала, регатой можно будет вообще не заниматься.
Теперь он специально приходил на работу пораньше и уходил раньше, чтобы успеть подготовить и поставить в духовку сложно фаршированное мясо, утку с яблоками и соусом в тайском стиле, меренги.
И раз за разом набирал номер Хельги, зовя её на ужин. Прося отменить тренировку.
***
- Послушай, я не смогу сегодня приехать, - говорила она в трубку, а за нею угадывался смутный шум улицы и проезжавших мимо машин. Должно быть, только что вышла с работы и сейчас отвечает на его звонок, небрежно перекинув через руку большую складчатую сумку рыжей замши, набитую, как всегда, сменными тренировочными вещами. Опять она окружена миром, а он сидит в своей квартире и видеть Хельгу – единственное, что имеет смысл в его жизни.
- Может быть, пропустишь тренировку сегодня? Я испёк черничный торт. Для тебя специально, - отвечал Август несколько униженно, словно чувствуя, что просит нечто неправильное, чего не должен был бы просить.