Он уловил вспыхнувшие в голосе Хельги нотки раздражения, как и много раз до этого, когда она отказывалась от своих планов, чтобы провести вечер с ним, но сейчас, как и всегда, она согласилась, и Август положил трубку: облегченно, ощущая удовольствие от достигнутой цели, к которому примешивалось слабое чувство вины.
Они спокойно ужинали в тёплом свете лампы, обмениваясь, как всегда, какими-то незначащими событиями дня. Ничего особенного в рассказываемом не было, но каждого из них успокаивали мелочи, которые сообщал ему другой: как если бы подчёркивая совершеннейшую обыденность и неизменность, что всё осталось по-прежнему и сегодняшний день похож на предыдущий.
Так казалось Августу. Предвкушая восхищение и благодарность Хельги, он отрезал кусок пирога, положив тёмно-снний треугольник на блюдце и поставив перед ней. Налил дымящийся чай в фарфоровую кружку, всю в волнистой ребристости.
Ему хотелось бы, чтобы так было всегда. Чтобы Хельга никуда не уходила, а ему не приходилось бы беспокоиться, с кем она и интереснее ли ей там, где она сейчас, чем с ним.
- Может быть, ты бросишь регату? – тихо произнёс он, но в голосе его слышалась настойчивость и какое-то давление, которое он иногда, если хотел, умел вкладывать в свои слова.
- Ты серьезно? – вскинула на него взгляд Хельга, даже не прервав движение маленькой ложечки, уже воткнутой в пирог.
- Конечно, - продолжил Август, ободрённый её реакцией и решивший, что сейчас настал подходящий момент довести идею до конца. – Мы могли бы ужинать так каждый день. И тебе не приходилось бы таскаться бог весть куда, на холод, с этим испанцем.
Последнее слово Август произнес с лёгким оттенком презрения. Южные нации казались ему чем-то сродни животным, не умеющим контролировать свои эмоции.
- Да ты и сама должна понимать, - начал произносить он, слегка выпятив нижнюю губу, как всегда, когда ему казалось, что его внимательно слушают, от чего он ощущал некую самодовольную уверенность. – Такое времяпрепровождение…
Раздался резкий звон ложки, с силой положенной на блюдце. Поток речи Августа затих, он уловил на себе внимательный, прямой взгляд Хельги.
Такой он редко видел свою Хельгу, но такой он её боялся.
Она сидела с жёсткой, идеально прямой спиной, как у аристократки, и бросала ему слова, от которых ему хотелось съежиться. Словно с каждым словом падала стена созданного им уютного мира: одна, другая, срывался потолок – и он оказывался на бетонной поверхности высотного здания, в темноте, один, на ледяном ветру.
Хельга была спокойна и говорила размеренным, предельно жёстким тоном, как будто отчеканивая давно обдуманное и решенное.
- Мне надоело всё это, Август. Ты вмешиваешься в мою жизнь. Ты душишь меня. Я давно уже не испытываю любви к тебе и не хочу дальше тебя обманывать. Наши отношения давно уже превратились в болото.
Слова, произносимые ею, врезались в него чётко и точно, как метательные ножи, не оставляя никакого сомнения в том, что ему это послышалось. Хельга проговаривала то, что давно и смутно уже ворочалось в его собственной душе, но что он никогда не решился бы выпустить на свет. Болото. Он действительно пытался заставить её утонуть, застрять, - так, чтобы она уже больше никогда не выбралась. Жестоко, разве это жестоко или значит душить, если он делает это лишь ради любви?
Он сидел, понурившись, бессознательно втянув голову в плечи, и не произнес ни слова.
- Прости, Август, - уже чуть более мягким тоном, словно тронутая его бездействием, произнесла Хельга. – Но кто-то должен был это закончить. Ты мне действительно очень нравился, но мы должны идти дальше. Я надеюсь, ты найдешь того, кто тебе подходит.
Август рассеянно кивнул, как будто соглашаясь. В действительности он боялся произнести хоть слово, боясь, что голос задрожит и он будет выглядеть ещё более жалко.
Хельга подошла, быстро поцеловав его в щёку, и вышла из гостиной тем же уверенным, чётким шагом, каким ходила всегда. Несколько секунд шуршало пальто, потом раздался звук захлопнувшейся входной двери.
***
В комнату Август прошёл, даже не включив свет. Тяжело опустился в кресло, ощутив боль в колене. Кончик пледа всколыхнулся и подтянулся с пола, продавленный его весом. Рука сама собой нащупала пульт от телевизора, он бессмысленно нажал на кнопку какого-то канала. Экран вспыхнул, и из телевизора полился мерный голос диктора. «Кокосовые крабы проделывают путь в сотни тысяч километров к местам размножения… И лишь немногие из них достигнут цели».
Невидящими глазами уставившись в экран, на котором копошились коричневые создания, терпеливо пересекавшие полпланеты, Август поправил кромку смявшегося на ручке пледа. Голос вещал и вещал, кокосовые крабы решительно ползли куда-то. Его подбородок опустился на грудь, под лицом образовались складки, а тело опало в кресло. Под треск ножек крабов он погрузился в тот же странный, сияющий пустой белизной сон про солончак, что приходил к нему ночь за ночью.
Не видно было в небесах ни птиц, ни даже мух.
Он бросился бежать. Паническое ощущение нарастало, тишина стала звенящей, наполненной гулом, который он не слышал, но который давил на него, заставляя бояться, сжиматься, теряться.
Вода была мокра насквозь, песок насквозь был сух.
Был ведь какой-то способ отсюда выбраться. Он ведь был уже в этом месте, был много раз, он помнил. Помнил, что нужно найти что-то, какую-то очень важную вещь, и тогда он будет знать, куда идти. Что-то про свет?
Сияло солнце в небесах.
Нет, не про свет. Было что-то, дарующее спасение и выход отсюда. Или кто-то? Что нужно вспомнить, что?
Песок насквозь был сух.
Он не знал, о чём должен вспомнить. Гул в ушах становился невыносимым, белая почва вокруг ослепляла. Август упал на колени.
Он не помнил.