В 1917 году большая часть рабочего класса России поддержала большевиков и образовавшееся после революции Советское государство определялось в документах партии как диктатура пролетариата. Рабочий класс и в последующие десятилетия считался главной опорой КПСС. Но как вел себя российский рабочий класс в 1990–1991 гг.? Рабочее движение возникло у нас в стране в годы перестройки, и хотя оно охватило лишь меньшую часть рабочих, оно уже в 1989 году стало заметным фактором общественной жизни. Но это движение было направлено против власти и против КПСС. Достаточно вспомнить о лозунгах и забастовках шахтеров в Кузбассе, Донбассе и Воркуте. То обстоятельство, что именно рабочий класс отказал в доверии коммунистам в самый трудный момент, известный левый публицист Сергей Кара-Мурза называл «загадкой века». «По какой-то неведомой причине недоумевал, – С. Кара-Мурза, – в массе рабочих России вызрело убеждение, что разрушение советского строя и отказ от солидарности с КПСС будут рабочему выгодны. Почему люди так подумали – это загадка века. Никто пока не дал ей вразумительного объяснения». Сама статья С. Кара-Мурзы называлась «Самораспад гегемона»[2].
Очень был обижен С. Кара-Мурза и на крестьян, на служащих да и на все 400-миллионное население стран СЭВ и Варшавского договора. «Это были, казалось бы, нормальные люди, а теперь побрели, как слепые в пропасть». Однако в таком поведении народа России не было особой загадки, оно было закономерным результатом всей политики и всей «воспитательной работы» КПСС. Положение народных масс в России и через 70 лет после Октябрьской революции было очень тяжелым, и хотя КПСС называла себя «авангардом рабочего класса», руководство партии сознательно культивировало в народе политическую пассивность, давя молотом репрессий почти все проявления политической активности и самостоятельности рабочих, крестьян и интеллигенции. Наш народ не был слепым, но именно поэтому от него многое скрывали, и он мало что мог понять. Это как раз и устраивало его поводырей, которые, как оказалось, мало что понимали в реальной обстановке и сами. Производственные коллективы не могли стать в Советском Союзе субъектами политики, а профсоюзные и партийные организации на предприятиях превратились во многих отношениях в органы надзора и даже подавления. Что должны были защищать в 1991 году шахтеры Донбасса и Кузбасса, металлурги Урала и машиностроители Брянска? Жизнь этих людей все еще была крайне тяжелой, а противники КПСС, выступая против партократов, не скупились на обещания. Вот почему «гегемон» и молчал, когда для лидеров КПСС наступили их самые трудные дни. Ничего не могла сделать и гигантская система партийной агитации и пропаганды с ее сотнями тысяч агитаторов и пропагандистов, ученых и учителей, писателей и журналистов. Вся эта огромная машина, на содержание которой расходовалось не меньше средств, чем на армию и вооружение, вращалась, как выяснилось, на холостом ходу. Пропаганда слишком расходилась с реальной жизнью, чтобы рабочие могли ей поверить. Кадровый рабочий и ветеран Отечественной войны Л. А. Озябкин, размышляя в 1993 году о поведении рабочего класса в 1991 году, писал:
«Над всеми нами кошмаром висели ошибки и преступления руководящих невежд и авантюристов прошедшего периода. Многие люди просто не понимали, что марксизм и социализм были извращены, а идеалы революции преданы.
Наш рабочий класс раскололся на продажную рабочую аристократию, деклассированную часть и рабочих, которые составляли большинство армии труда и которые в той или иной мере утратили сознание коллективизма и ответственности за общее дело. У нас и сейчас многие не хотят ни социализма, ни капитализма и говорить с ними о насильственном возврате к прошлому не только бессмысленно, но и преступно. Сегодня массы рабочих за коммунистами уже не пойдут»[3].
С терминологией Л. Озябкина можно не соглашаться, но настроение рабочих он знает хорошо.
Не было забастовок и манифестаций и в знак протеста против соглашений в Беловежской пуще о ликвидации СССР. А ведь референдум о сохранении СССР был проведен еще 17 марта того же 1991 года. Но это было пассивное голосование, за которым не стояло ни политической воли лидеров КПСС, ни активной политической воли народа. Иначе Верховные советы союзных республик не смогли бы столь единодушно голосовать за ратификацию соглашений об СНГ. Не слишком прочным оказалось как «нерушимое единство партии и народа», так и «союз республик свободных», который «сплотила навеки великая Русь». Дружба и сотрудничество советских народов не были мифом, как не была мифом и концепция о советском народе, как новой общности людей и его морально-политическом единстве. Но крепость этого единства была еще недостаточной, чтобы противостоять неожиданно возросшему давлению радикального национализма и сепаратизма.
Конечно, и «зарубежная закулиса», как и вполне открытые антикоммунистические центры должны быть здесь помянуты. Холодная война против СССР не была мифом, это была тщательно планируемая и щедро финансируемая политическая, экономическая и идеологическая борьба двух систем. Была и изнурительная гонка вооружений, и борьба за влияние на всех континентах. Но, во-первых, эта борьба была взаимной, и можно назвать немало периодов, когда преимущество находилось на стороне Советского Союза. Эта борьба в иных формах началась уже в 1918 году, и Великая Отечественная война была лишь одним из самых острых ее эпизодов. Пока Советский Союз был мощной и относительно здоровой государственной и общественной системой, эта борьба не наносила ему существенного ущерба. Но когда фундамент нашего государства ослаб, оно не выдержало давления извне, как и воздействия не слишком сильных центробежных сил. Большинство западных центров и не скрывали своих целей, призывая, подобно Рональду Рейгану, разрушить советскую «империю зла». И когда Советский Союз распался главным образом в силу внутренних причин, западные лидеры спешили закрепить результаты этого неожиданного для них «успеха», дружески похлопывая при этом по плечу и президента Б. Ельцина, и президента Украины Л. Кравчука, и экс-президента СССР М. Горбачева.
Сказанное выше не означает, что СССР и КПСС являлись слабыми и немощными структурами. Они потеряли гибкость, они опирались на устаревшую и консервативную идеологию, они возглавлялись слабыми лидерами. Но во многих других отношениях СССР и КПСС сохраняли и в 1991 году прежнее могущество. Высшие органы партийно-государственной власти в нашей стране продолжали опираться на самую многочисленную и сильную в мире организацию государственной безопасности, на могучую армию, на громадную систему государственной экономики. Они имели в своих руках как разветвленную сеть средств массовой информации, так и многие другие институты власти и влияния. Народ страны не отвергал идею социализма и не стремился ни к какой «капиталистической революции». Однако очень многое в нашем государстве держалось в первую очередь на насилии над обществом, а также на фальсификации и обмане. Советское общество и советское государство были построены за «железным занавесом», в изоляции, они были лишены демократических институтов и традиций и потому оказались недостаточно конкурентоспособны в условиях научно-технической и информационной революции конца XX века. Наше государство не допускало инакомыслия и оппозиции, оно грубо отвергало любую критику, идущую и извне и изнутри, оберегая с помощью репрессий нашу политическую стерильность. В результате и общество, и государство постепенно лишились иммунитета от многих болезней, с которыми сравнительно легко справлялись другие общественные и государственные системы. Громадная страна могла жить и развиваться лишь в тщательно изолированной и искусственной среде, подобно тому, как лишенный иммунных систем организм может существовать лишь под стеклянным колпаком и на искусственной пище.
Однако вторая половина XX века стала временем такого мощного и все более ускоряющегося развитии производительных сил, которое требовало и иных производственных отношений, и иной «надстройки». Уже в 60—70-е годы XX века Советский Союз и советский социализм оказались в ситуации, которая была сходна с ситуацией, в которой оказался европейский капитализм во второй половине XIX века и которая нашла свое адекватное отражение в марксизме: у нас в СССР в гораздо большей степени, чем в США и Западной Европе, обострились противоречия между базисом и надстройкой, между производственными отношениями и производительными силами. В мире новых технологий и в условиях глобализации, в эпоху персональных компьютеров и интернета, мобильных телефонов, ксероксов и электронной почты Советский Союз с его прежними политическими и идеологическими системами был обречен на быстрое отставание и поражение. Стагнацию и деградацию можно было бы продлить на два-три десятилетия. Но тогда и крушение было бы более тяжелым и разрушительным.