— Мир уже ни на чем не держится, — хмуро прокомментировал Ипполит.
— Ну нет… вы думаете, если у вас несчастье, Лукьянов, то человечество вдруг прекратит с сегодняшнего дня есть, пить, делать любовь? О нет, даже если человечество будет знать, что ему остается неделя существования, оно все так же будет предаваться своим мелким грехам, и, представьте себе, у входа на тот свет, в самых даже воротах безумные будут продолжать пытаться друг друга обмануть, пусть на котэр, но обмануть… — Довольный произнесенной им речью Пуришкевич откинулся в кресле.
— Fuck them![11] Что делать мне, пан Казимир?
— Боюсь, что уже нечего, мистер Лукьянов.
Они помолчали.
— Слушайте, я могу, предположим, спокойно убирать людей. Передайте это вашим… контактам… В свое время меня учили…
— Когда «в свое время» — пятьдесят лет назад? И за кого вы меня принимаете, скажите, Лукьянов, за главу синдиката «Коза Ностра»? Я скромный гангстер с Лоуэр Ист-Сайда, только и всего… Выбросьте из головы романтическую чепуху, автор дешевых полицейских романов…
— Вы что, сомневаетесь в существовании закона 316, пункт «B»? Пуришкевич, вы сомневаетесь? Вы не сомневаетесь. Вы сомневаетесь в том, что мне шестьдесят пять? Тоже нет. Тогда соедините эти два обстоятельства вместе, скромный гангстер с Лоуэр Ист-Сайда, и поймите: перед вами сидит человек, приговоренный государством к смерти. OK? Я не предлагаю вам помочь мне из человеколюбия. Я пришел к вам потому, что кое-что о вас знаю, и вы меня знаете до такой степени, чтобы мне довериться. Я прожил за углом на ебаной 6й улице столько лет… Я вам рассказал свои обстоятельства. Не можете ничего сделать, скажите — не могу. Можете — сделайте…
— OK, OK, Лукьянов! Я вас понял. — Пуришкевич достал из-под стола свои ноги и попытался было водрузить их на стол, но на полпути раздумал, — очевидно, из-за живота ему не так легко было в 2015 году манипулировать ногами. Пуришкевич опустил ноги и, пошебуршав в ящике стола, достал сигару. Закурил. Улыбнулся Ипполиту.
Ипполит улыбнулся Пуришкевичу.
— Знаете, Казимир Карлович, иногда мне кажется, что я вас придумал.
— Вы жулик, мистер Лукьянов. Когда в девятьсот девяносто пятом вышла ваша «Ловушка», весь Лоуэр Ист-Сайд знал, что вы списали вашего гангстера Гарри Горшковича с меня. Вы должны были бы платить мне роялти за эксплуатацию моего имиджа. Я же благородно не востребовал с вас ни единого доллара.
— А почему? Потому что вам, Пуришкевич, ужасно льстило то, что вы послужили прототипом для героя книги. Хотя герой скорее смахивал на антигероя. Вы могли бы мне сейчас помочь, хотя бы в память того, что тогда вы год ходили петухом, задрав голову — Сам Гарри Горшкович, Казимир Пуришкевич, bloody король Лоуэр Ист-Сайда…
Пуришкевич захохотал.
— И, Казимир Карлович, даже этот дурацкий ансамбль на вас — какао-костюмчик, галстучек, рубашечку — вы содрали из моей «Ловушки»… Это вы мне должны платить роялти за то, что я вас изобрел. — Несмотря на вовсе не располагающие к веселью обстоятельства, Лукьянов рассмеялся.
— ОК. Я вам помогу потаскать ваше старое писательское мясо по улицам нашего любимого Лоуэр Ист-Сайда еще некоторое время, Ипполит. Исключительно в память о старой дружбе. — Пуришкевич, все еще улыбаясь и качая головой, как бы чему-то не желая поверить, сунул сигару в массивную пепельницу дикого хрусталя и, шумно дотянувшись до видавшей виды вертушки с адресами и телефонами, порылся в ней некоторое время, и, вынув из какао-костюма толстую авторучку, записал на желтом линованном блокноте несколько строк, и, сорвав лист с блокнота, протянул Лукьянову: — Пойдете к ним после трех часов. Там есть телефон, но звонить не нужно, прямо идите. Мужика зовут Дан — Дункан О'Руркэ. Второй человек у них там — его сын Виктор О'Руркэ. Я их поставлю в известность.
Ипполит прочел адрес: «O'Rurke Demolishing Ltd.» — Бруклин, Ошэн-парквэй, 2351", сложил листок вчетверо и спрятал в карман куртки. Встал.
— Если вам негде спать, Лукьянов, а я подозреваю, что так оно и есть, вы можете воспользоваться гостеприимством Марии. Деланси-стрит, номер двести девять. Поднявшись по лестнице к входной двери, постучите в ближнее окно справа от входа. Дом принадлежит мне. Мария имеет в доме апартмент и исполняет обязанности супера. — Пуришкевич пошарил рукой под столом и, что-то там сделав, быстро вынул руку. — Сейчас она войдет.
— Спасибо, Казимир. Да, спальное место будет нелишним. — Лукьянов подумал, что любезность Казимира объясняется, очевидно, нахлынувшими на Казимира воспоминаниями: может быть, образ молодого гангстера Гарри Горшковича, тесно спутавшийся с образом самого, молодого тогда, тридцатисемилетнего Казимира Пуришкевича, размягчил сердце «ужасно циничного и хладнокровно жестокого» — А чем я обязан такой заботе о моем сне, Казимир? Могу я узнать?
— Тем, что Казимиру Пуришкевичу пятьдесят шесть лет. К старости люди добреют, — ухмыльнулся Казимир.
В дверь втиснулась Мария.
— Мария, пожалуйста, если джентльмен вдруг объявится под твоими окнами, распространи на него свое гостеприимство. OK?
Мария равнодушно смерила взглядом Лукьянова.
— Увижу вас позже, да? — сказала она, опять уходя в щель двери.
— Да, по всей вероятности.
Последний кусок длинной юбки Марии исчез во все суживающейся щели, и дверь закрылась.
— Ты ей понравился, Лукьянов, — хихикнул Пуришкевич, переходя вдруг на «ты». — К тем, кто ей нравится, гостеприимство Марии безгранично. Однако не пользуйтесь чрезмерно женской слабостью, мистер Лукьянов, — вернулся Пуришкевич опять к «вы».
— Спасибо за все. — Лукьянов водрузил на голову капюшон и протянул через стол руку.
Герой Лукьянова — Гарри-Казимир — встал и через стол пожал руку автора.
— Не за что. Если я помог соседу с 6й улицы, старому лоуэристсайдовцу предохранить его кости еще на некоторое время, я счастлив. Будь здоров, писатель. В случае чего, ты знаешь — я всегда здесь.
— Да. Надеюсь, увидимся. — Ипполит нажал на дверь.
— Лукьянов?!
Ипполит обернулся:
— Что?
— Как ты думаешь, мир еще когда-нибудь изменится или так и останется в этом вшивом, для всех неудобном состоянии навсегда?
— Думаю, изменится, Казимир.
— Спасибо, утешил, — вздохнул Пуришкевич.
В магазине среди international food бродили все те же девочка с женщиной. Мужик исчез, и вместо него появились сразу три женщины средних лет с неизбежными польскими утомленными лицами. «Не так много осталось на земле поляков», — подумал Ипполит. Самое гнездо, откуда поляки разлетались по миру, уничтожили в 2007 году одним из первых ядерных ударов. Теперь поляки остались без главного гнезда. Маленькие гнезда разбросаны по миру. Одно из них на Лоуэр Ист-Сайд. Ипполит улыбнулся и подмигнул Марии, которая ответила ему чуть заметной постной улыбкой. На старинных, еще с гирями, весах Мария взвешивала ворох толстой и жирной колбасы…
На Первой авеню все так же было жарко и хмуро и тихо сочился неровный дождь. Как будто в небесах протекли большие трубы и с них неровно капало: здесь большими каплями, а через несколько шагов едва заметными водяными искрами. У края тротуара стоял большой белый трак. «Family Planning» («Семейное планирование») — извещали гигантские зеленые буквы. Рядом с траком у стола, заваленного бесплатными контрацептивами и презервативами, топталось с полдюжины молодых людей в зеленых комбинезонах. Презервативы и контрацептивы были заботливо укутаны прозрачной пластиковой простыней. Еще двое — юноша и девушка — стояли на авеню и совали в руки немногочисленных прохожих тонкие зеленые брошюры. Летом пропаганда лимитирования рождаемости всегда превращалась в истерию. «Семейное планирование» справедливо считало, что пик сексуальной активности населения приходится на летние месяцы — июль и август, и посему весь город был заставлен белыми с зеленым траками, и тысячи столов по всему Нью-Йорку предлагали его жителям бесплатные орудия убийства ничего не подозревающих семенных клеток. Неулыбчивая девушка, точно прицелившись, вставила Лукьянову в мокрую руку брошюрку. «Будьте сознательны» — текст начинался самым крупным шрифтом с обложки, подробности следовали уже менее крупным шрифтом внутри брошюры. «Имеет ли смысл быть сознательным? Могу ли я еще иметь детей?» — подумал Лукьянов серьезно. Последние несколько лет ни с одной женщиной Ипполит Лукьянов не поддерживал отношения, достаточно длительные для того, чтобы выяснить, «плодороден» ли он. Да еще живя во времена, когда большая часть медицинского бюджета страны тратится на исследования в области контрацептивов. И чего вообще можно ожидать от страны, в уголовном кодексе которой перманентно устроились кастрация и стерилизация как широко распространенные виды наказаний. И не только за сексуальные преступления… Отойдя на значительное расстояние от трака «семейного планирования», Лукьянов осторожно выбросил брошюру в мусорную корзину.