Заметив, что дед ушел вперед, заговорившись в Олафом и Лаймой, Има незаметно отстала и отступила в тень. Потом, когда вся группа селян протекла мимо в свете качающегося на верхушках длинных факелов огня, тихо вернулась на тропу и пошла назад — к погосту и мимо, выше на холм, туда, где за старой дубравой возвышались развалины богатого дома. Те самые, в которых обосновался некромант.
В землях мрачного Пограничья никто не ведал его имени.
Он и сам своего истинного имени не знал, не помнил, а посему откликался на новое, данное еще в рядах армии грозного Мортелунда — Моа. Но для большинства нанимавших его людей он был просто лич — мертвый колдун с темным прошлым. Странным прошлым — ведь никто обычно не покидал Мортелунд по собственной воле, а Моа покинул. И мало того, что покинул, так еще и против своих же выступать потом сподобился. Пошел на нежить охотиться, хоть и сам нежитью был…
И теперь, сидя в полуразваленном главном зале давно заброшенной и разоренной дворянской усадьбы, он ждал свою заслуженную плату. Он мог долго так сидеть — неподвижно, без всякого звука. Мертвому не нужно шевелить затекшее тело или шуметь дыханием. Можно бесконечно слушать шелест листьев старого дуба, глядящего сквозь дыру в разрушенной крыше. Улавливать едкий запах крошечных мышеподобных животных, устроивших под половицами гнезда, внимать их тихим песням — вот сейчас запели детенышам своим колыбельные, а утром станут приветствовать рассвет…
Моа мог просидеть так три дня, не меняя позы, покрываясь чуть заметным налетом невесомой пыли, но покой его быстро растревожили. Кто-то топотал на крыльце перед сбитой с одной петли покосившейся дверью. Топотал-топотал, да рухнул вниз сквозь ломкие, размоченные дождями в труху доски. Выругался. Заскребся, выбираясь из-под обломков. Голос был женский, знакомый.
— Чего надо? — спросил Моа.
— Оплату принесла. Одну монету. — Девушка, та самая, рыжая, что колдовала на погосте, отряхиваясь и хромая, проковыляла в зал. Сняв с шеи круглый амулет на толстом шнуре, нехотя протянула его некроманту. — И это еще вдобавок. Пойдет? Пусть не деньги, но тоже золото.
Моа взял блестящий узорчатый диск, вгляделся в него внимательно. Его единственная бровь, скрытая от гостьи капюшоном, удивленно приподнялась.
— Это не золото, а особый металл, что родится из мертвой плоти, сокрытой в земле. Откуда у тебя такая вещь?
— Моя, — девушка быстро выдернула амулет из некромантовой руки. — Всегда при мне была, сколько себя помню.
Моа откинулся на спинку кресла, в котором сидел, и капюшон соскользнул по волосам назад, за спину, приоткрывая лицо. Има разглядела его. Ахнув, попятилась.
— Так ты сам нежить! Не живой колдун, а мертвый — лич.
Внешний вид Моа не оставлял места иллюзиям — белые волосы, бледная кожа, мутный взгляд с алой искрой на дне зрачка, вместо половины лица — голый череп с пустой глазницей и выставленными наружу зубами. С живым точно не спутаешь. Для того и капюшон…
— Ну, лич, — не стал спорить Моа. — Что же теперь поделать? А одной монеты мало. И амулет твой я не возьму. Не нравится он мне.
Девушка осмелела, нахмурилась.
— Экий ты привередливый. На хоть это. — Она сунула ему в руку золотой, кулон свой обратно на грудь прибрала, сокрушаясь. — И чем не понравился-то?
— Во-первых, я только деньгами оплату беру. Золотыми королевскими райсами. — Лич покрутил звонкую монету в пальцах, приложил к лицу, и она утонула в черной дыре пустой глазницы. — У меня у самого долг, возврат которого в магическом договоре прописан. Сумму большую отдать надо, вот и коплю, и если в срок свои райсы за работу не беру, то они из накопленного сами собой вычитаются.
— Так ты и сам должник, вот как… — грустно протянула Има. — А амулет…
— А амулет твой как-то с поднявшимися мертвецами связан. Я, когда их бил, такие же узоры на доспехах у них разглядел. Эти самые «узорчатые» всю бучу и подняли. Откуда они на вашем сельском кладбище взялись? Целый отряд чужестранцев-воинов?
— Откуда ж мне знать? — пожала плечами Има. — У деда спрашивать надо.
Моа хотел ей что-то на это сказать, но вдруг натянулся тетивой, насторожился, прислушался чутко к накрывшей развалины тишине. Потом резко дернулся и схватился за лицо, за пустой глаз… Когда руку отнял, из глазницы, плеснув черной жижей, выпала отданная Имой монета. Оставив грязный след, прокатилась по половицам и заиграла, кружась, у ног прежней хозяйки. Та подняла деньгу, обтерев о подол, сунула в карман, поинтересовалась:
— Обратно отдаешь? Чего так?
— Монета сама вернулась, потому как мертвые ваши не упокоились, — прозвучало в ответ. — Воротились.
— Вот досада! — выругалась Има, оборачиваясь лицом ко входу.
Туда, дергаясь и корчась, уже сунул с улицы рожу знакомый «узорчатый» мертвяк. Заметив девушку, оскалился, заворчал, обернулся, призывая остальных. Здесь добыча!
Он не успел полностью протиснуться в проход — лич среагировал стремительно. Как молния обрушился на ворчащего гостя и снес ему голову.
— Как это так? — спросила у него остолбеневшая Има. — Они же черным дымом в небо ушли? Все же видели?
— Ушли, — согласился Моа, поджидая лезущего следующим неупокоенного. — Но вернулись. Видать, заклятие на них какое-то особенное. Сильное. Если они из дыма назад собрались, из пела вновь проросли…
Меч рассек воздух — покатилась по полу очередная хрипящая голова, замазала текущей из среза жижей полустертый узор на деревянных половицах. И тут же, поскальзываясь в этой грязной луже, повалили в зал остальные мертвяки.
— Все вернулись! Вот ведь… — разочарованно выкрикнула Има, пятясь к осыпавшемуся зеву камина.
Моа в это время пытался оттеснить наступающую нежить. Косая дверь слетела с единственной петли и с грохотом рухнула на обломки разрушенного Имой крыльца. Неупокоенные дружно рвались вперед.
Пока трое напирали на лича, еще трое шустро — слишком шустро и дружно для безмозглой низшей нежити — прошмыгнули мимо и разбежались в разные стороны. Надо отдать должное, остатки их гнилых мозгов соображали неплохо — нужно было держаться подальше от опасного противника и друг от друга, чтобы выбрав одну цель, лич непременно упустил бы другую.
Хотя бы на несколько мгновений. Им хватит.
Пока самый здоровый мертвяк, что при жизни, наверное, был настоящим богатырем, обходил Моа с тыла, самый быстрый и ловкий нацелился на Иму. Разгадав его намерения, девушка прижалась спиной к обломкам каминной решетки, судорожно зашарила рукой в поисках хоть какого-то оружия. Под пальцы попалась кочерга. Схватив ее, Има со всего размаха ударила врага по голове. Раздался омерзительный хруст, на пол брызнуло гнойной слизью, с застрявшими в ней кусками костей и мозгов.
Подавив рвотный позыв, девушка предупредила своего спутника:
— Лич! Сзади!
Он услышал — как раз дорубил на части самого настойчивого из своих врагов. Того здоровенного неупокоенного, что планировал напасть со спины, Моа привычным движением развалил на две ровные половины.
Остался последний мертвяк — безглазый, с развороченной грудиной и разорванным до самых ушей ртом. Оскалившись во все зубы, он кинулся на девушку. Та вскинула кочергу, но тут же выронила, болезненно схватившись за скрывающую грудь ткань холщевой рубахи.
— Отбивайся! Не стой! — рявкнул Моа, понимая, что может не успеть добраться до неупокоенного вовремя.
— Жжется! Больно… Жжется… — корчась от боли, прошипела в ответ Има.
Впав в какое-то необъяснимое оцепенения, она застыла на месте, согнулась пополам. Когда же мертвяк, целясь ей в шею, раззявил свою пастищу — девушка, не видя, наверное, ничего, наугад ткнула ему в зубы кулаком…
Брызнула кровь. Гнилая, черная — подоспевший лич снес безглазому мертвому полкорпуса одним ударом; и алая, живая — из прокушенной ладони Имы. Капли упали на пол, собрались в темную лужу, и голодные половицы старого дома жадно впитали ее.
— Что с тобой? Эй! — Моа тронул девушку за плечо. — Эй! Очнись. Твоя рука повреждена.