Дубов с тоской подумал, что цыганка, кою он на улице толкнул и вместо извинений пригрозил в камере за мошенство закрыть, была ведьмой и не иначе, как прокляла его тихомолком, а ещё надо непременно улучить момент и в церкву сбегать свечку поставить, ведь матушка-покоенка часто говаривала, что как день начнётся, так он и пройдёт.
- Чего глазами хлопаешь?! – продолжал бушевать почтенный купец. – Веди меня к своему начальству, да незамедлительно!
- Извольте, - Дубов подскочил столь ретиво, словно ему угольев рдеющих под филейную часть сыпанули, поклонился неуклюже, - за мной следуйте, вот сюда, пожалуйста.
Ворча, словно голодный волк, господин Белозеров двинулся следом за городовым, который привёл его в кабинет к Якову Платоновичу Штольману, коий в этот тёплый и неожиданно солнечный для февраля день занимался делом, совсем не подходящим торжеству природы за окном: бумаги разбирал. Ерофей Петрович так стремительно влетел в кабинет, что любовно сложенная стопа бумаг покосилась и с постепенно нарастающим шелестом осела. Яков Платонович досадливо губы поджал, на купца строго посмотрел:
- Штольман, Яков Платонович. Чему обязан визитом?
- Белозеров я, - буркнул купец подходя вплотную к столу следователя и поводя плечами, словно норовистый конь под седлом, - Ерофей Петрович. Дело у меня к Вам спешное и важное, отлагательств не требующее.
Штольман покосился на груду бумаг, вздохнул неприметно и кивнул в сторону кресла для посетителей:
- Присаживайтесь.
- Ой, да оставьте Вы все эти куртуазности, - вспылил Белозеров, взмахом руки сметая ещё одну стопу бумаг, - беда у меня, а Вы расшаркиваетесь, точно мы с Вами на балу встретились.
- Успокойтесь, Ерофей Петрович, - голос Якова Платоновича звякнул сталью, - и толком объясните, что у Вас произошло.
Купец взглянул в холодные, точно воды Невы-реки, глаза следователя, сглотнул, вытер платком вспотевший лоб, плюхнулся в кресло, судорожным движением распутывая шарф, и проворчал:
- Вредительство у меня произошло, самое натуральное, всех моих девок супостат какой-то потравил.
Бровь господина Штольмана выразительно приподнялась, хотя голос оставался ровным и ничем обуревающих следователя эмоций не выдал:
- Вот как? Расскажите подробнее.
- Да кабы я знал, - вздохнул Белозёров, устало обмякая в кресле, - у меня ведь три девицы в дому: дочка, племянница да воспитанница, дочка друга моего давнишнего, коий разорился да с горя пулю себе в лоб пустил. Злая-то молва, понятное дело, Ксеньку моей назвала, да мне-то с того что? Худые слова на вороту не виснут, а шибко длинные языки я и узлом завязать могу, чтобы не болтались.
Яков Платонович понимающе кивнул, он тоже умел осадить болтуна, причём даже не словом, взглядом, а то, что хаять любимую супругу господина Штольмана чревато весьма серьёзными последствиями, поняли через месяц после венчания даже самые бедовые головы Петербурга.
- Так вот, - Ерофей Петрович опять плечами повёл, мысленно костеря так некстати обострившийся прострел, - присмотрел я своим барышням женихов, чтобы, значит, дуростями вредными не увлекались и о всяких там учёностях не задумывались. Девице-то оно что надо? Мужа хорошего, дом справный, балы когда-никогда, подарки там, ну и протчее, любовь, забота, куда же без них. Ласку-то и собака бродячая ценит, девка-то и подавно, хоть мне подчас и кажется, что у собаки разумения-то поболе будет.
Яков красочно представил себе, какую гневную отповедь услышал бы купец от Елизаветы Платоновны, доведись ей сии крамольные речи услышать, как вспыхнули бы гневом голубые глаза Аннушки, и прикусил губу, дабы подавить улыбку.
- Конечно, иногда встречаются и исключения, - продолжал философствовать купец, оседлавший своего любимого конька, - но редко, да и те замужем успокаиваются и выполняют три главных правила замужней дамы: любить, рожать, молчать.
«Любить, рожать, молчать, - мысленно повторил Яков Платонович, опять прикусывая губу, - что и говорить, отличная эпитафия».
Следователь усмехнулся и покачал головой, он никогда не обольщался по поводу девичьего послушания. Сестрица Лизхен с малых лет демонстрировала упорство, которому и первооткрыватели позавидуют, ненаглядная Анна Викторовна тоже особой покорностью не отличалась. Да что там, даже Мария Тимофеевна Миронова, уж на что сторонница прежних взглядов, а и та, коли что ей не по нраву придётся, вскинется и на супруга, коий, конечно, глава семьи и хозяин, но отнюдь не истина в последней инстанции.
Яков Платонович вспомнил свою матушку и то, как она ловко справлялась с пятью сыновьями и одной весьма характерной дочуркой. Ангелочками во плоти дети не были, озорничали как и многие другие. Но при этом всегда твёрдо помнили: гнев папеньки подобен молнии небесной, если сразу не настиг, жить можно, а вот коли матушка осерчает – беда. Сидеть тогда в библиотеке за перепиской Абеляра и Элоизы или на детском бале с девчонками скучать. Или же целую неделю не иметь возможности сопровождать папеньку во время его вечерних прогулок, на коих он охотно рассказывал о великих сыщиках и запутанных делах прошлого. А всего страшнее слёзы, на любимых глазах выступавшие, голос нежный, от обиды дрожащий, руки, устало на колени уроненные.
Штольман тряхнул головой, закрывая воспоминания детства в тайный уголок сердца и сосредоточился на купце. Ерофей Петрович, к счастью, тоже от материй высоких на дела земные перешёл:
- Прошу прощения, я немного отвлёкся. Так вот, женихов для своих барышень я присмотрел весьма достойных, сговорился с ними, на небольшой семейный вечер, специально для знакомства и организованный, пригласил, и что? – Белозеров возмущённо взмахнул руками. – Их отравили!
- Женихов?
- Если бы! Барышень моих. Ума не приложу, как душегуб ухитрился, но все три лежат с грелками на животе, кряхтят и стонут, и если и выходят куда, то только, пардон, до уборной и обратно. Доктор Всеволод Аристархович говорит, что сие есть отравление каким-то там корнем.
- Василисковым, - отозвался Штольман, устремляя взгляд на серую папку, пухлую от бумаг. – Уж не знаю, облегчу ли я вам горе или увеличу негодование, но Ваши барышни - далеко не единственные пострадавшие.
Купец удивлённо моргнул, недоверчиво глядя на следователя:
- Как это, простите?
- А вот так, - чуть развёл руками Яков Платонович, - по городу словно эпидемия прокатилась, несколько девиц слегли.
- Так надо же что-то делать, - заволновался Ерофей Петрович, - а если душегуб, с девками натешившись, на мужчин перейдёт? Я человек деловой, мне времени в хворостях терять недосуг!
- Ищем, - коротко ответил Штольман и выразительно приподнялся, мол, очень любезно с Вашей стороны было зайти, а теперь топайте себе подобру-поздоров пока Вам ускорения не придали.
========== Дело № 1.2 ==========
Выпроводив посетителя, Яков Платонович устало потёр лицо, а потом громко крикнул:
- Дубов!
- Я здесь, Ваше высокоблагородие, - городовой вошёл так поспешно, словно специально под дверью стоял, дожидаясь, когда его позовут.
- Платон Платонович не приходил?
Городовой расплылся в улыбке:
- Прибыл, внизу дожидаются. Я хотел было сразу сообщить, да у Вас посетитель был. Прикажете позвать?
- Непременно, - Штольман открыл папку, в очередной раз перечитывая уже известные сведения о странных отравлениях.
Дверь широко распахнулась, по полу зазвякали шпоры, с коими Платон Платонович расставался лишь отправляясь ко сну.
- Дверь прикрой, - Яков выразительно покосился на брата, никогда не заморачивающегося мелочами вроде открытой двери или косо поставленного кресла.
- Братец боится сквозняков? – белозубо усмехнулся Платон Платонович, бросаясь в кресло для посетителей.
- Не хочу, чтобы нашу беседу слышало всё отделение.
- О, мы будем секретничать, - проказливо улыбнулся Штольман-младший всё-таки выполняя просьбу брата. – И о чём же? Хотя нет, постой, не говори, - небольшая с длинными тонкими пальцами ладонь предостерегающе взметнулась вверх, - тему нашей беседы и я сам угадаю, сие весьма просто. В первую очередь мы обсудим здоровье несравненной Анны Викторовны и наш с ней визит к врачу. Кстати, братец, мог бы и сам свою очаровательную супругу сопроводить, я, знаешь ли, никогда не мечтал узнать, о чём общаются дамы в ожидании приёма.