— Он сделал мне замечание…
— И что с того? Он после сам стучал кулаком по перилам и кричал своему Дренгу, — возразила герцогиня, скромно умолчав, что и сама позволила себе не меньше вольности. — Я говорю вам, что король подпал под ваше влияние, и что же? Вместо того чтобы закрепить свой успех, вы с ним ссоритесь?! Я требую, чтобы вы немедленно повинились и приняли его точку зрения, как верную… о чем бы вы ни спорили. Слышите? Немедленно!
Ответив ей упрямым взглядом, я произнесла:
— Нет. — И чтобы предотвратить взрыв негодования, поспешила объяснить: — Поймите же, ваша светлость, государю нравится во мне именно эта черта. Он ведь охотник, и моя непокорность только еще больше разжигает в нем пламя. Потерпите, моя госпожа, однажды всё наладится, — и мило улыбнулась.
Конечно же, я лгала! Это был вовсе не тот случай, когда король написал бы мне что-то вроде: «Я готов вас задушить, но не могу выкинуть из головы». Это даже не было ссорой, а решением, которое он принял и продолжал его держаться. Оставалось и вправду ждать, когда государь усмирит свой огонь и снова подпустит меня ближе. Однако герцогиня согласилась со мной, уже по опыту зная, что охлаждение заканчивается нашим примирением, и потому тоже набралась терпения.
Но время шло, а ничего не менялось. Король смотрел мимо меня, я избегала случайных встреч, и так прошло несколько недель с момента нашего возвращения. Наверное, ее светлость вновь накинулась бы на меня с вопросами и требованиями, но в этот раз утихомирить ее на время помог Фьер Гард.
Нет, он ни в чем не убеждал нашу госпожу, но привел в ее гостиную графа Дренга, с которым сошелся достаточно близко после турнира. Оба авантюристы, любители пошутить и сыграть на публику, они недурно ладили. Признаться, я даже немного ревновала моего барону к королевскому графу.
— Ваша милость, — третьего дня ворчала я на Гарда, — его сиятельство дурно на вас влияет.
— Чем же, ваша милость? — удивился Фьер.
— На днях вы были не трезвы, — заметила я. — И я знаю, кто устроил вам попойку.
— Прошу прощения, ваша милость, — ответил Гард, — но баронесса Гард осталась в моем поместье, а насколько помню, вы, Шанриз, — баронесса Тенерис, а не Гард.
— Ах, вот как?! — вспылила я. — Тогда я отказываюсь с вами разговаривать. И знайте, что я обижена на вас, ваша милость.
— Полноте, дорогая, — улыбнулся барон, — не злитесь. Просто примите, что мужчины иногда могут позволить себе расслабиться за бутылкой чего-нибудь горячительного, а еще могут позволить себе пошуметь и побуянить вне пределов взоров дам. Однако это никак не влияет на мое отношение к вам, ваша милость. Вы мне по-прежнему дороги, и нашей дружбы я не предам ни за какое аританское красное. А за белое уж тем более, — его улыбка стала шире, и негодник добавил: — Ну, улыбнитесь же мне, ревнивица.
— Какая глупость, — возмутилась я. — Я вовсе вас не ревную, — но сдалась и улыбнулась: — Если только самую малость. — На том и помирились.
Стоит отметить, что с тех пор, как государь узнал о наличии супруги у барона, пусть и не благородного происхождения, жить Гарду стало проще. От него отстали те, кто пытался до того всучить своих дочерей, находя выгодной партию с мажордомом ее светлости, к тому же герцогиня утеряла свой главный рычаг давления на его милость. Впрочем, у нее всегда оставались напоминания о ее милости и угрозы об ее лишении. Но, в любом случае, Фьер теперь не жил под угрозой разоблачения неравного брака без высочайшего одобрения. Правда, считал, что должен быть благодарен за то, что всё разрешилось без потрясений, мне.
— Чушь, право слово, — отмахнулась я. — Государь — разумный человек, он бы принял ваш брак.
— Не скажите, Шанриз, — возразил его милость. — На чаше весов была ревность короля. Известие о моей женитьбе и отношении к супруге стали поводом прекратить видеть во мне соперника на ваше внимание. Если бы не это, уж и не знаю, как бы всё закончилось. Вполне могло и опалой. Но его отношение к вам смягчило удар, превратив всего лишь в обнародованную новость. И пусть те, кто разочарован в своих устремлениях, фыркают, мне это глубоко безразлично.
Но возвращаясь к причине нашей размолвки с моим другом, хочу сказать, что Олив Дренг неожиданно стал моим мостиком, соединившим нас с Его Величеством. Разумеется, он не передавал мне посланий от государя ни письменных, ни устных, как и ему от меня, но рассказывал то, что было скрыто от моего взора. Так я узнавала новости о жизни Его Величества, и хотелось верить, что король хоть иногда спрашивал своего любимца обо мне. Но, конечно же, я такого вопроса графу не задавала и через Фьера узнавать тоже не рискнула.
Впрочем, наши разговоры не сводились только к нашему повелителю и господину. О нем упоминалось скорей вскользь, чем следовало нарочитое повествование. Я могла после этого задать вопрос, но тему королевской жизни никто не развивал. А в остальное время Дренг шутил и веселил меня и тех, кто присоединялся к нашей беседе. Гард в это время сыпал искрами своего обаяния в другой части гостиной, веселя герцогиню, или же был рядом, и тогда вечер заканчивался больными щеками, потому что если и не смех, то улыбка не сходила с моего лица, да и не только с моего.
— Как же жаль, ваша милость, что вы не мужчина, — как-то сказал мне Дренг, — уверен, что кутеж с вами был бы незабываем.
— Совершенно согласен, — кивнул Гард, я лишь усмехнулась и покачала головой. Будь я мужчиной, мне было бы позволено много больше, чем кутеж.
— Оставим сожаления, — сказала я. — Я — женщина, и эта данность неизменна.
— Не возражаю, — улыбнулся граф. — Вы слишком хороши, чтобы быть мужчиной. Если бы вы оказались юношей, мне пришлось бы вызвать вас на дуэль, чтобы избавиться от красавца-соперника на внимание прекрасных дам.
— Полно, — со смешком отмахнулась я.
— Если вы еще помните, то я объявил вас первой красавицей всего Камерата, — заметил Дренг.
Посмотрев на него, я не смогла не полюбопытствовать:
— Что заставило вас решиться на это, ваше сиятельство? Я видела ваши опасения.
— Во-первых, вы сказали, что разочарованы во мне, а я не могу позволить себе разочаровать даму. Я привык видеть дам довольными… э-э, — болтун прервал сам себя и перешел ко второй части своего ответа: — А во-вторых, государь так пристально следил за нами, что я не мог остаться к этому равнодушным и решил поозорничать. Когда дразнишь короля, это будоражит, не так ли, ваша милость?
Пропустив мимо ушей его вопрос, я констатировала:
— Стало быть, все-таки лгали и просто подшучивали надо мной, называя первой красавицей, — укоризненно покачала я головой, пряча улыбку.
— Ничуть! — искренне возмутился его сиятельство. — Ни словом не солгал. Да и думай я иначе, то не угрожал бы вам дуэлью в случае, если бы вы были мужчиной. Я честен, Боги мне свидетели. Им же вы не станете возражать, ваша милость?
— Богам возражать не стану, — рассмеявшись, заверила я Дренга.
Всё остальное время, составлявшее основную часть моего дня, была служба герцогине, опять начинавшаяся с раннего вставания и ожидания, когда ее светлость позвонит в колокольчик, чтобы объявить о своем пробуждении. И так до вечера. Достаточно однообразное времяпровождение, тяготившее меня и вызывавшее протест. Не хватало свободы. Меня душила привязь и невозможность проявить себя как-то иначе, кроме того, что требовала ее светлость.
Быть может, государь и рассчитывал на это, когда оставил мне служение своей тетке. Уже зная меня, он не мог не понимать, как тяжко должно быть мне в установленных рамках, но признавать этого не хотелось, потому что тогда мне открывалось два пути: покои короля или дорога в отчий дом. Можно было выбрать вторую, но тогда с большой долей вероятности можно было предположить, что это окончательно закроет передо мной ворота дворца, а значит, и всякие надежды, как прежние, так и новые — на возвращение Его Величества в мою жизнь. А этого я желала не меньше, чем избранного мной еще в отрочестве пути.