Мы были хуже: мы были «безопасным поколением». Не битниками. Биты никогда не превышали нескольких сотен из числа миллионов. Нет, мы трепались, как битники, и классифицировали стереозвучания, и оспаривали выбранный «Плейбоем» список джаз-музыкантов так серьезно, как будто это имело какое-то значение. Мы читали Сэлинджера и Керуака и пользовались словцами, которые шокировали наших родителей, и одевались (иногда) по моде битников. Но мы никогда не считали, что барабаны бонго и борода могут тягаться со счетом в банке. Мы не были бунтовщиками. Мы были приспособленцами, вроде армейских червей. Нашим внутренним девизом было: «Не троньте!»
Большинство наших лозунгов не произносилось, но мы следовали им с той же неизбежностью, с которой утенок лезет в воду. «Не борись с ратушей». «Бери свое, пока можно». «Не попадайся». Высокие цели, великие моральные ценности, а все они означают: «Не троньте!» Клич: «Иди в ногу» (вклад моего поколения в осуществление Американской Мечты) тоже был основан на нашем девизе; он обеспечивал то, что слабак не проведет субботний вечер в одиночестве. Если идти в ногу, соперничество устранялось.
Но стремления у нас были. Да, сэр! Перехитрить призывной участок и выучиться в колледже. Жениться, и пусть она забеременеет, чтобы обе семьи помогали вам, чтобы ты остался студентом, не подлежащим призыву. Подыскать себе работенку, о которой призывные комиссии хорошего мнения, к примеру, в какой-нибудь ракетной фирме. А еще лучше, остаться в аспирантуре, если твои родители (или ее) могут это оплатить, заиметь второго ребенка и таким образом наверняка выйти из списка призывников. Кроме того, докторская степень подоспеет и станет как профсоюзный билет, чтобы продвигаться по службе, получать жалование и пенсию.
Если не было беременной жены с обеспеченными родителями, то вернее всего вас охраняла полная негодность к службе. Неплохим средством являлось повреждение барабанной перепонки, но лучше была все-таки аллергия. Один из моих соседей ужасно страдал от астмы, которая длилась ровно до 26-го дня его рождения. Никакого притворства – у него было аллергия к призывным участкам. Еще одним способом освободиться было убедить армейского психиатра, что ваши способности более подходили Государственному Департаменту, чем армии. Более половины моего поколения были «негодны к несению воинской службы».
Я не думаю, что это беспрецедентно. Есть старая картина, изображающая толпу, пробирающуюся на санях по дремучему лесу и преследуемую волками. Время от времени люди хватают одного из своих и швыряют его волкам. Вот вам воинская повинность, даже если называть ее «отборочной службой» и прихорашивать ее чинами и «пособиями ветеранам», это означает выбрасывание кого-то волкам, в то время как остальные продолжают свою слепую погоню за гаражом на три машины, плавательным бассейном и верными-надежными пенсионными пособиями.
Я не стараюсь казаться лучше, чем другие; я и сам пытался урвать тот же гараж на три машины.
Мои родичи, однако, не могли помочь мне проучиться в колледже. Мой отчим был уоррент-офицером в ВВС, и все, на что его хватало, – это купить обувь собственным детям. Когда его перевели в Германию, как раз перед моим выпускным классом в средней школе, и мне предложили переехать жить к сестре отца и ее мужу, мы оба испытали облегчение.
В смысле денег мне лучше не стало, поскольку мой дядюшка обеспечивал еще свою первую жену – по законам Калифорнии. Это очень похоже на положение раба в Алабаме до гражданской войны. Но мне причиталось 35 долларов в месяц как «остающемуся в живых иждивенцу умершего ветерана». (Не «сироте, потерявшему родителей на войне». То – другое дело, за которое платят больше).