Он спал с еле заметной улыбкой на лице и сложенными на груди руками, парадно одетый и абсолютно никому не нужный.
Бабушка Лоблилли протяжно застонала.
- Он сохранился.
И это была правда. Целый и невредимый, как жук в своем панцире: прекрасная белая кожа, небольшие веки над красивыми глазами, как лепестки цветка, губы не утратили своего цвета, волосы аккуратно причесаны, галстук завязан, ногти острижены. В общем, с того дня, как его зарыли в землю, облик его не изменился.
Бабушка стояла, крепко зажмурив глаза, прижав руки ко рту и ловя собственное дыхание. Она не могла разглядеть его.
- Где мои очки? - закричала она. - Вы что, не можете их найти? вновь раздался ее крик. Она искоса взглянула на тело.
- Бог с ними, - сказала она, подходя ближе. В комнате воцарилась тишина. Она вздохнула и задрожала, и заворковала над гробом.
- Он сохранился, - заметила одна женщина. - Целехонек.
- Но так не бывает, - заявил Джозеф Пайкс.
- Как видишь, бывает, - ответила женщина.
- Шестьдесят лет под землей. Он не мог сохраниться.
Угасал солнечный свет, последние бабочки сели на цветы и слились с ними.
Бабушка Лоблилли вытянула морщинистую дрожащую руку.
- Земля и воздух сохранили его. Эта сухая почва вполне для этого подходит.
- Он молод, - тихо простонала одна женщина. - Так молод.
- Да, - сказала бабушка, глядя на него. - Он, двадцатитрехлетний, лежит в гробу, а я, которой скоро восемьдесят, стою здесь. - И снова зажмурилась.
- Успокойся, бабушка, - дотронулся до ее плеча Джозеф Пайкс.
- Да, он лежит здесь, двадцатитрехлетний, молодой и красивый, а я, - она еще крепче зажмурилась, - я, склонившаяся над ним, никогда не буду уже молодой, я, старая и высохшая, никогда уже не смогу стать молодой. О боже! Смерть сохраняет людям молодость. Посмотрите, как добра была к нему смерть.
Она медленно ощупала свое тело и лицо и повернулась к остальным.
- Смерть лучше жизни. Почему я тоже не умерла тогда? Сейчас бы мы, оба молодые, были вместе. Я, в своем гробу, в белом подвенечном платье с кружевами, глаза, сияющие радостью смерти, закрыты, руки сложены на груди, словно для молитвы.
- Хватит, бабушка.
- Это мое дело! Почему я тоже не умерла? Тогда, если бы он вернулся, как сегодня, чтобы увидеть меня, я бы так не выглядела!
Она яростно ощупывала свое морщинистое лицо и беззубый рот, щипала обвисшую кожу, выдергивала седые волосы и с ужасом смотрела на них.
- Какое прекрасное возвращение! - Она вытянула свои костлявые руки. - Разве может двадцатитрехлетнему мужчине нравиться старуха семидесяти девяти лет, у которой в жилах не кровь, а гнилая жижа. Меня обманули. Смерть дала ему вечную молодость. Посмотрите на меня - жизнь этого не сделала.
- Да, но у тебя есть кое-что другое, - заметил Джозсф Пайкс. - Он не молод. Ему далеко за восемьдесят.
- Ты дурак, Джозеф Пайкс. Он не изменился, тысячи дождей не причинили ему вреда. И он вернулся, чтобы посмотреть на меня, и теперь найдет себе кого-нибудь помоложе. Неужели ему нужна будет старуха?
- Ему давно уже никто не нужен, - произнес Джозеф Пайкс.
Бабушка оттолкнула его.
- Уходите все. Это не ваш гроб, не ваша крышка и не ваш жених! Оставьте гроб здесь, по крайней мере, на ночь, и завтра выкопайте новую могилу.
- Ладно, бабушка, он был твоим возлюбленным. Я приду завтра рано утром. Только не плачьте больше.
- Именно слезы мне сейчас и нужны.
Она неподвижно стояла посреди комнаты до тех пор, пока все не вышли. Через некоторое время она взяла свечку, зажгла ее, посмотреть в окно и увидела, что кто-то стоит на горе. Джозеф Пайкс. Она решила, что он простоит там до рассвета и не стала прогонять его. Она больше не выглядывала в окно, но знала, что он там, и ей было спокойнее.
Она подошла к гробу и взглянула на Уильяма Симмонса.