Словно шестеренка, всю свою жизнь провертевшаяся в одних и тех же пазах, Филлипина не имела ни малейшего представления о том, как дышит и чем движется город. И тем не менее заклинала жителей немедленно раскаяться, бросить греховную жизнь, то есть работу, и перейти на брюкву, пшеничную кашу и жития святых — пока не явится Христос.
Филлипина даже не задавалась вопросом, кто их будет кормить, но, следует признать, яро убежденная в своей правоте и довольно симпатичная девица имела невероятный успех — особенно среди вдов. В считанные дни хорошо отлаженное «тиканье» города начало давать сбои, а уже через две недели Филлипина создала настоящий отряд из женщин, намеренных бросить все, подобно блаженному Иерониму, уйти в пустынь и ждать второго прихода Иисуса.
И тогда Бруно забеспокоился. Вдовы всегда составляли крайне важную часть городской жизни. Например, стоило какой-нибудь вдове забеременеть, как по городу начинали ползти слухи, у судьи появлялись дела о побоях, на падре Ансельмо нападал дар красноречия, а храм наполнялся жаждущими получить индульгенцию об отпущении греха горожанками.
Исход такого количества вдов лишал их мужчин ночных приключений, городского судью — части работы, а падре Ансельмо — доходов от продажи индульгенций и самых его преданных прихожанок. Злонамеренно или нет, но Филлипина пыталась лишить невидимые часы города жизненно важных для их размеренного хода частей.
Бруно — тогда совсем еще мальчишка — попытался подвигнуть на решительные меры против деятельной монашки городского судью, со всем почтением, разумеется, но получил однозначный отказ.
— Это не мои полномочия, — холодно отреагировал на просьбу подмастерья магометанин.
Тогда Бруно обратился к падре Ансельмо, но тот даже не стал его слушать.
— Филлипина — истинная невеста Господня, — трусливо стреляя глазами по сторонам, выдавил священник. — Мне ее упрекнуть не в чем.
И тогда Бруно исправил ситуацию сам. Узнав, что в гостином доме остановился отряд саксонских наемников, он дождался часа, когда солдатня уже не отличала старухи от девственницы и даже мальчика от девочки, и рассказал Филлипине, что проститутки вдруг раскаялись и страстно желают немедленной проповеди и утешения.
Наутро о множественных безнравственных связях монашки знал весь город, и недоброжелателям было глубоко плевать, что там произошло по своей воле, а что — не по своей.
И «часы» опять пошли, как и прежде, — размеренно и точно.
Когда судья пришел к Исааку Ха-Кохену, он в первую очередь спросил об этой странной монете.
— Что скажешь? Кто мог добыть королевские патрицы? Неужели фаворит королевы?
Они оба знали, что каждый новый фаворит первым делом набивает карманы, само собой, из казны.
Исаак развел руками:
— Очень может быть. Судя по всему, он аферист и пройда. Сведущие люди говорят, что он и у Папы в постели бывал… когда помоложе был.
— Вот шайтан! — от души выругался судья.
Старый еврей дождался, когда взрыв эмоций закончится, и только тогда сказал главное:
— Меня гораздо больше беспокоит другое, Мади. Указ об Инквизиции. Я на днях получил письмо из Неаполя, и евреи пишут, что на Сицилии введение Трибунала закончилось большой кровью.
Судья замер. До него доходили смутные слухи о жутком побоище в Неаполе — столице Королевства Сицилия. Но о его причинах пока не знал никто.
— Ну как? — прищурился старый меняла. — Ты уже догадался, почему там полыхнуло?
Судья вспомнил, как нагло у него отняли и подозреваемого, и вещественные доказательства, и напряженно заиграл желваками.
— Конфликт юрисдикции?
— Точно, — кивнул еврей. — Главный председатель суда Неаполя против главного инквизитора Неаполя.