— Это были украшения моей мамы!
— И что с того? — равнодушно отозвалась тётка. — Хватит шуметь уже, лучше птичником займись, дармоедка.
Мила сжала кулаки:
— Вы украли их. Если бы моя мама только была жива! Если бы она видела это!
Тётя нехорошо усмехнулась и придвинулась ближе к Миле:
— Хотела бы и я, чтобы моя сестрица посмотрела. «Если бы моя мама была жива!» — передразнила она ядовито. — Кто, по-твоему, была твоя мать? Баронесса? А вот и нет, милая. Баронской подстилкой она была, так-то! И если бы эта шлюха была жива, — чётко выговорила тетя, — она бы сейчас утёрлась, как и ты утрёшься, и будешь ещё благодарна, дрянь, за то…
Тётя хотела сказать что-то ещё, но Мила не стала слушать: ударила её кулаком в скулу, со всех сил, так, что заболели пальцы, подхватила висевший на гвозде плащ и опрометью выбежала из дому.
Она бежала, не разбирая дороги, сама не зная, куда, и даже немного удивилась, когда обнаружила, что ноги принесли её в Свинной тупик. Впрочем, больше идти ей было не к кому.
Румпель выслушал её молча, не перебивая и ничего не выспрашивая. А когда Мила закончила и спрятала в ладонях пылающее, мокрое от слёз лицо, сказал веско:
— Ты больше туда не вернёшься.
Мила подняла на него глаза, чтобы убедиться: не шутит ли. Но Румпель казался совершенно серьёзным, и взгляд его светился уже знакомой Миле мрачной решимостью.
— Куда я денусь? — спросила она осторожно.
Румпель пожал плечами:
— Ко мне. Мы поженимся. В ближайшее же воскресенье.
Мила тонко всхлипнула:
— А сейчас мне куда? Как мне людям в глаза потом смотреть, подумал ты? Я же… не могу у тебя остаться.
Румпельштильцхен вздохнул, потёр ладонью подбородок и притянул к себе Милу, укладывая её взлохмаченную голову себе на грудь.
— Не волнуйся ты, — сказал он уже не так жёстко. — У меня не можешь, у Тильды несколько дней поживёшь — она вдова, дочь по осени замуж выдала, одна теперь. Деньги ей нужны, она не откажет и много не возьмёт.
— У меня и мало-то нет, — пробормотала Мила ему в жилетку.
— У меня найдётся, — Румпель запустил пальцы в Милины спутанные волосы. — Я прикопил тут, думал у сплавщиков брёвна покупать. Для пола. Ну, вот и пригодятся. А пол уж когда-нибудь потом. Ладно?
— Да, — шепнула Мила в знак согласия.
И вправду, в тот же день Румпель достал из сарая старые волокуши, переправил к Тильде и сундук с приданным, и остальные нехитрые пожитки своей невесты. Их свадьба вышла поспешной и не слишком праздничной, но ждать они больше не могли.
Может быть, стежки были излишне широкими, может быть, Мила натягивала нитку чересчур сильно, только шов, задумывавшийся как гладкий и ровный, стягивал ткань волнистыми буграми. Как же у Румпеля так легко выходит, подумала Мила с досадой. Хорошо ещё, что она взялась шить не платье, а всего лишь мешок. Мила ещё раз посмотрела на получившееся у неё безобразие и задумалась: распороть или оставить как есть? Просто закончить начатое. Выглядело её шитьё неопрятно, но в конце концов мешки шьют не для того, чтобы на них любоваться.
Мила воткнула иголку в дерюгу, вывернула предполагаемый мешок изнанкой внутрь и обернулась на звук распахнувшейся двери. Румпель влетел в дом, снося всё на своём пути:
— Мила!
Она выставила перед собой мешок:
— Глянь, что у меня получается. Я почти закончила.
Румпельштильцхен слепо скользнул взглядом по перекосившейся ткани:
— Пока не очень у тебя выходит.
— Ну что не так опять? — буркнула Мила. — Держится-то крепко.
Румпельштильцхен нехотя взял в руки дерюгу и проговорил рассеянно:
— Для шерсти, может, и сгодится, а вот мука просыплется. Вишь, какие дыры, — указал он на несколько слабо натянутых стежков и, вернув мешок Миле, покачал головой: — Ничего, научишься. Уже лучше, чем прежде. Терпение только нужно.
Несмотря на эти мудрые слова, сам Румпельштильцхен всем своим видом олицетворял воплощённое нетерпение. Глядя, как он переминается с ноги на ногу, беспокойно оглядывает их жилище и теребит собственный рукав, Мила проглотила смешок. Было похоже, что Румпель порывается ей что-то сказать, но никак не может решится.
— Что-то ты рано сегодня и, — кивнула Мила на болтавшуюся у него на плече тощую котомку, — с пустыми руками. Тебе не заплатили?..
Румпель сморщил нос и взмахнул рукой. Жест получился ломанным.
— Нет, с этим всё в порядке, я сам пропустил день. Думал, покончу с прядением навсегда.
— Как так? — Мила посмотрела на мужа уже с беспокойством.
— В деревне вербовщики, и герцог набирает войско. Там за горами плодородные земли, незаселённые никем, кроме огромных тупых великанов. Победа — дело решённое, — Румпель пожал плечами. — Новобранцы уже завтра отправляются в учебный лагерь. Их будут обучать бою на мечах, верховой езде и грамоте. А там — ты же знаешь, как бывает. Иной раз и простолюдинов посвящают в рыцари за храбрость и смекалку, проявленную на поле битвы. Вот я и подумал, — Румпель улыбнулся печально, — почему не меня?
— Ну? — протянула к нему руки Мила. — Ты завербовался?
Румпель рассеянно посмотрел на лавку, небрежным жестом скинул на пол тяжёлые хлопья шерсти и уселся рядом с женой.
— Я хотел, — проговорил он тихо. — Я хотел. — Румпель посмотрел на собственные руки. — Не взяли. Ростом, говорят, не вышел. — Он со злостью ударил кулаком по лавке. — Не подошёл.
Он был рядом с ней, и Мила чувствовала через юбку, как его бедро касается её колена, он был так близко, что она могла услышать каждый его вдох и выдох. И всё же Миле показалось, что Румпель далеко, не дотянуться. Она не привыкла видеть его таким: поникшим, словно обмякшим.
— Я люблю тебя, — сказала Мила, будто эти слова могли исправить случившуюся с ним несправедливость. — Люблю.
Румпель улыбнулся ей ласково, но по-прежнему издалека:
— И я тебя.
Они целовались долго и нежно, и после Румпель держался уже почти как прежде и улыбался Миле так полюбившейся ей лукавой улыбкой, только где-то — то ли в глубине тёмного взгляда, то ли в напряжённой скованности движений — притаилась грусть.
Мила не умела утешать, как-то не приходилось. Да и повод огорчаться казался ей вполне законным. Но всё же ей хотелось сказать хоть что-то, только подобрать слова никак не получалось. Они пришли на язык уже вечером, когда муж сидел за прялкой и, тихонько напевая, сучил нить.
— Знаешь, — сказала она, — в жизни всякое случается, не угадаешь. Может, ещё всё переменится.
— Может, — согласился Румпель, не отрываясь от нити.
Ни он, ни сама Мила, не подозревали, насколько правдивыми окажутся её слова. Всё переменится — раньше, чем они успеют понять это, и перемены принесут в их жизнь больше горя, чем радости. Но пока они не знали об этом. Мила шила, Румпельштильцхен прял, и оба они мечтали о будущем, которому было не суждено свершиться.
Комментарий к
[1] В отличие от Руси каменный дом в средневековой Европе не был признаком богатства; леса принадлежали королю или местным землевладельцам, и дерево и брёвна стоили дороже камня. Так что каменные дома у крестьян были распространены и обычны.
[2] Речь идёт о разрешении на вырубку леса. Оно могло быть одноразовым или многократным и иногда давалось бесплатно, как привилегия за особые заслуги перед господином/королём.
[3] Первые мануфактуры появились в Европе в 14 веке, что же касается хронологии Зачарованного Леса тут ни в чём нельзя быть уверенным. Они представляли собой коммерческие предприятия, в которых купец раздавал ремесленникам-наёмникам из крестьян сырьё для обработки и оплачивал их труд. Мануфактуры были альтернативой цеховому ремесленничеству, которое было куда более доходно, но почти недоступно для большинства. Чтобы получить право браться за большие заказы, держать в городе мастерскую или лавку нужно было не только сдать экзамен на звание мастера, но и заплатить неподъёмно большой денежный взнос. Крестьяне, даже овладев каким-то ремеслом, могли или наниматься в мануфактуры, или, смирившись с ролью вечного подмастерья, в ремесленную мастерскую.