Только совсем не через тот лаз, через который в гробницу забрался. Через какой-то другой, никому не известный.
Умирать никогда не хочется. Вот потому и надеешься на лучшее - до конца.
- Садитесь, святой брат.
Меня толкнули в плечи, и я упал на жесткое сиденье. Впрочем, подлокотников, к которым положено руки прикручивать, не было, и это радовало.
Минуту было тихо. Конвоиры стояли молча и не шевелясь, будто и нет их. Только дышали чересчур громко.
А потом скрипнула где-то впереди дверь. Вспыхнул свет - яркий, будто от газовых рожков, или ацетиленовых ламп. Раздались шаги... и мои конвоиры будто забыли дышать.
- Снимите с него капюшон.
Сказано было негромко, и вроде бы мягко. Но с такой властностью!
Капюшон с меня сдернули вмиг, в четыре руки. Наверное, и голову оторвут так же радостно, если потребуется...
Поморгал я, озираясь, привыкая к яркому свету, и пытаясь понять где очутился.
Нет, на пыточную камеру не похоже.
Вообще ни на что не похоже!
Маленький круглый зал, вдоль стен - череда газовых рожков, на потолке - древняя, потемневшая, совсем уж неразборчивая мозаика. Стены каменные, пол каменный. Я сижу на короткой деревянной скамье без спинки, конвоиры мои рядом застыли. Впереди точно такая же скамья, простая и жесткая, из темного от времени дерева. И на ней сидит человек: пожилой, все лицо в морщинах, лоб с залысиной, глазки подслеповатые, навыкате, будто сонные...
Простой человек в белой мантии, в белой тиаре...
- Освободите ему руки.
Говорил он, почти не разжимая губ. Будто каждое его слово драгоценность, и неизвестно еще, достойны ли мы услышать сказанное.
А ведь так оно и есть!
Преемник Искупителя, глава Церкви Юлий сидел передо мной.
То, что мне не давалось, у святых братьев проблем не вызвало. Шелковый поясок развязался вмиг.
- Уходите.
Святые братья склонили головы - и беззвучно ускользнули в ту дверь, через которую привели меня.
Мы остались наедине.
И месяца не прошло с тех пор, как был я удостоен чести лицезреть епископа Ульбрихта. Помню, как бросился перед ним на колени, припал к руке, прощения и благословения прося...
А сейчас - будто выжгло во мне что-то. Будто остыло.
Сижу перед Пасынком Божьим, и не шевелюсь...
- Понимаю... - сказал Юлий. Посмотрел куда-то в сторону, вздохнул. Назови свое имя.
- Ильмар.
- Ты вор? - так же сонно, скучно спросил Пасынок Божий. Он слегка картавил, как человек долго пытавшийся от косноязычия отучиться, но так до конца и не преуспевший.
- Да... ваше святейшество.
- На Печальных Островах ты помог бежать с каторги мальчику по имени Маркус?
- Да... ваше святейшество.
- Ты знал тогда, что Маркус - младший принц Дома?
- Нет.
Пасынок Божий опустил веки и будто вообще задремал. Я потихоньку оглянулся. Да быть того не может, чтобы меня, каторжника и душегуба, оставили наедине с самим Юлием!
Но никого кроме нас в странной этой комнате не было. И никаких амбразур, сквозь которые меня на прицеле держат, я тоже не увидел. Может смотрел плохо?
- Почему ты его спас? - пробормотал Юлий. - А? Почему...
Вроде бы он и вопроса не задал, так, в воздух произнес. Но я ответил:
- Он мне помог бежать.
- Помог, а дальше? - тощие плечи под белой мантией вздрогнули. Зачем потом спасал, правды не зная?
- Сестра-Покровительница завещала товарищей не бросать...
- Чтишь Сестру... Это хорошо. - Брат Юлий посмотрел на меня: - А Искупителя - чтишь?
- Чту.
- Верю, - легко согласился Юлий. - Поглядеть, так ты достойный сын Церкви. Как же дошел до жизни такой?
- Какой? - тупо спросил я.
Пасынок Божий помолчал. Потом спросил, с ноткой интереса:
- Знаешь, где мы с тобой беседуем?
Я замотал головой.
- Это часовня, в которой короновали Искупителя на римский престол. Вокруг нее весь Урбис строился. Это - сердце веры, Ильмар.