Только мы отпрянули друг от друга, чтобы перевести дыхание – и его усталые голубые глаза так нежно глядели на меня – как сзади раздался глухой удар. Оказалось, когда напряжение спало, Док свалился со своей табуретки у бара, и его шляпа аккуратно прикрыла ему глаза. Пока мы хихикали над ним, Мод вдруг завизжала и обернувшись, мы увидели, что римлянин направился прямо в Пустоту и маршировал туда, не удаляясь от нас ни на шаг, – как, собственно, и должно быть. Его черная форма терялась на сером сумеречном фоне.
Мод и Бур кинулись, чтобы оттащить его, что довольно мудрено сделать.
Тощий картежник снова стал само воплощение действия. Сид наблюдал за всем этим со стороны.
– Что это с ним случилось? – спросила я Эриха.
Он передернул плечами.
– Запоздалая реакция на Перемену. И он был ближе всех к автоматчикам.
Лошадь чуть не сбросила его. Mein Gott, видела бы ты Санкт-Петербург, Liebchen: Невский проспект, каналы, будто впитавшие в себя синеву неба, кавалеристы в голубом с золотом, оказавшиеся у нас на пути и пытавшиеся помешать нашему бегству; прекрасные женщины в мехах и страусовых перьях; фотограф с треногой, похожий на монаха в своем капюшоне, надвинутом на лицо. Я пришел в ужас, глядя на всех этих Зомби, мелькающих мимо и глазеющих на меня, как это обычно у них бывает, в каком-то болезненном полусне. И я знал, что кто-то из них, да хоть тот же фотограф, вполне может оказаться Змеей.
В Войне Перемен мы боремся на стороне Пауков, а на другой стороне Змеи, хотя все мы – как Пауки, так и Змеи – Двойники и Демоны одновременно, потому что мы прервали наши жизненные линии в космосе.
Жизненная линия – это вся ваша жизнь от рождения до смерти. Мы – Двойники, потому что можем действовать как в космосе, так и вне его, и Демоны, потому что все это время остаемся живы, а вот призракам этого не дано. Все Развлекатели и Солдаты – Демоны-Двойники, на какой бы стороне они не воевали, хотя поговаривают, что на змеиных Станциях творится просто жуть.
А Зомби – это умершие люди, жизненные линии которых лежат в так называемом прошлом.
– Чем вы занимались в Санкт-Петербурге, пока не попали в засаду? – спросила я у Эриха. – Конечно, если тебе можно об этом рассказывать.
– А почему бы и нет? Мы похитили у Змей мальчишку Эйнштейна в 1883 году. Да, Змеи захватили его, Liebchen, всего несколько снов назад, и поставили под угрозу всю победу Запада над Россией.
– …и этим преподнесли твоему любимцу Гитлеру весь мир на тарелочке на целых пятьдесят лет, а меня ваши доблестные войска чуть не залюбили до смерти при Освобождении Чикаго…
– …но зато это ведет к окончательной победе Пауков и Запада над Змеями и коммунизмом, не забывай, Liebchen. Но как бы то ни было, наш контрудар не удался. Змеи выставили охрану – это было полной неожиданностью, нас не предупредили. Была жуткая кутерьма. Не удивительно, что Брюс потерял голову, хотя это его не извиняет.
– Это ты про новенького? – спросила я. Сид еще не успел заняться блондином и тот все еще стоял там, где Эрих оставил его, опустив глаза, как олицетворение стыда и злости.
– Ja, он был лейтенантом на Первой Мировой. Англичанин.
– Я так и поняла. И он действительно женственный?
– Weiblischer? – он улыбнулся. – Надо же было мне что-то ответить, когда он обозвал меня трусом. Он будет хорошим Солдатом, его только нужно немножко пообтесать.
– Вы, мужчины, настолько оригинальны, когда ссоритесь, – и я понизила голос. – Но тебе, милый мой Эрих, не следовало заходить слишком далеко и обзывать его Змеей.
– Schlange? – Эрих скривил рот. – Кто знает… Можешь ты поручиться за любого из нас? Санкт-Петербург показал мне, что шпионы Змей становятся умнее наших. – Нежность испарилась из его голубых глаз.