— Типа мужского полубокса, что ли?
— Да, что-то наподобие. Максимально уберите по бокам и сзади.
Мастер, рыжая девушка с бровями-пиявками и пирсингом в губе, задала ещё пару уточняющих вопросов, после чего принялась за дело. Машинка убаюкивающе стрекотала, отросшие за несколько месяцев пряди падали на накидку. Обрезанными они выглядели как-то чужеродно, странно. Седина их совсем не украшала, придавала какой-то неопрятный вид. Некоторые красиво седеют. Ольга — не из их числа.
— Так достаточно или ещё короче?
Из-за седины бока и затылок смотрелись лысовато: слишком светлые, бесцветные волосы. Впрочем, дело своё мастер знала, переход оформила с безупречной плавностью.
— То, что надо. Спасибо.
Главное — в глаза больше не лезли, и ладно. Впрочем, с плохой стрижкой Ольге ходить было всё-таки не по статусу, но этой рыжей девице с пиявочными бровями удалось оформить на её голове что-то более-менее приличное.
— С более длинными было лучше, — критически заметила Маша, когда Ольга расплатилась и вышла в закуток со стульями. — Мягче, что ли. Романтичнее. Этакий... милый беспорядок. — Она стряхнула с плеча Ольги невидимую пылинку, подойдя почти вплотную и обдавая клубничным дыханием. — Ну, не дуйся... Так тоже неплохо. Но лицо сразу суровее. Жёстче.
— По-моему, мягкостью характера я никогда особо не отличалась. — Ольга отстранилась, накинула куртку. — Мягкая романтичность — не моё.
— У тебя очень сдержанная мимика, — снова сократив дистанцию, мурлыкнула Маша. Скользнула оценивающе-цепким взглядом. — По твоему лицу трудно прочесть эмоции. И знаешь, это привлекает. Создаёт впечатление... надёжности, что ли. Я завидую твоей девушке. Ей повезло с тобой.
Последние слова она выдохнула почти в губы Ольге. На десятисантиметровых каблуках она была одинакового роста с ней, глаза в глаза обдавая жгуче-игривой лазурью, кошачьим мурчанием, клубничным придыханием. Но все эти уловки уже не действовали. Ольга холодно отмечала их с внутренней усмешкой.
— Да, я знаю, что со мной тебе когда-то очень не повезло. Грустно всё получилось. — Маша опустила ресницы с задумчивой печалью. Вид — наигранно-целомудренный.
Они в закутке были уже не одни: на стульях расположились две женщины в ожидании своей очереди. Плевать Маша хотела на то, что они подумают. Да и Ольге было, в общем-то, всё равно. Они разойдутся и больше никогда не встретятся.
Алиса ещё не вышла из массажного кабинета, но должна была уже вот-вот появиться. Артём тоже всё ещё был у стоматолога.
— Может, по чашечке кофе? — пригласила Маша. — Тут есть где посидеть — на первом этаже довольно уютная забегаловка...
— Прости, я уже не успеваю, Алиса скоро выйдет. — Ольга, озабоченно сдвинув брови, глянула на часы, потом — на дверь массажного кабинета. — Я обычно обедаю, пока её жду, но сегодня планы изменились — в парикмахерской проторчала. Разве что — быстренько купить что-нибудь к кофе. На работе попью.
— Ну, пойдём, купим, — ничуть не огорчилась Маша, лёгким прикосновением-намёком скользнув по локтю Ольги. — Выберем что-нибудь вкусненькое.
В кондитерском отделе витал запах сладостей. Ваниль, корица, ещё что-то приторное. Булочки, усыпанные снегом сахарной пудры, печенье с начинкой из повидла, хрустящие палочки, слойки, рулеты. От разнообразия выпечки глаза разбегались, но Ольга не была большой любительницей сладкого, ела от случая к случаю. «Подсев» однажды на кофе и сигареты, к сахару она такой же страсти не обнаруживала. Сейчас сигарет не было, из зависимостей остался только кофе. Тяжёлые времена прошли, но до сих пор ей иногда приходилось заставлять себя есть. Впихивать в себя белок — для мышечной массы. Аппетит временами впадал в спячку. Она ела, потому что — надо.
Маша, покачивая сумочкой в когтистой руке, прогуливалась вдоль полок. Длинные, окаблученные ноги переступали с кокетливой грацией косули, скрещивались, цокая лакированными копытцами. Со спины — девочка-припевочка, а повернётся лицом, улыбчиво растянув уголки широкого рта — и возникают похабные мысли приложить к этому накрашенному хлебальнику что-то фаллическое. Банан. Глаза — голубые бассейны. Прыжок с десятиметровой вышки.
— Венские вафли хочешь? Или, может, вот эти булочки с корицей? По-моему, они прелесть. А твоя девушка любит сладкое? Если да, то купи ей вот эти чудесные маффины. Ей понравится, гарантирую. Вкусняшка — с ума сойти можно! На одной штучке остановиться просто нереально!
Было что-то странное и издевательское в том, как она, поджарая и стройная до сухости, рассуждала об угощениях, которые с красотой фигуры никак не ассоциировались. Жир, мука и сахар. Калорийная бомба. Хорошая, душевная порция этих венских вафель — две трети её рациона. Съела такие — и всё, остальные калории можно добирать разве что огурцами, чтобы хоть как-то дотянуть до вечера.
— Что-то по тебе как-то не очень заметно, чтобы ты лопала кексы пачками и не могла остановиться, — усмехнулась Ольга.
Со смешком-мурлыканьем Маша вручила ей упаковку маффинов, а к ним добавила обычный кекс с изюмом в форме буханочки хлеба — «Столичный».
— Просто и со вкусом. И сытно. Тот самый, старый и добрый, советский. Бери — не ошибёшься. Я в детстве такие обожала. Могла пол-кекса с маслом и чаем слопать за один присест, ха-ха-ха! — И она взвесила на ладони плотную и тяжёлую, пахнущую ванилью и изюмом буханочку, обтянутую пищевой плёнкой. Запах пробивался даже через упаковку.
Они вернулись к дверям кабинетов как раз вовремя — каждая к своей. Маша встретила зарёванного Артёма.
— Чего реветь-то, всё уже, — со смехом сказала ему вслед врач, молодая приятная дама с длинными, густо накрашенными ресницами. — Иди к маме.
— Она мне не мама, — всхлипнул мальчик.
А в глазах Алисы Ольга прочла, что свою порцию благотворного, уменьшающего спазмы массажа та получила. После него её всегда клонило в сон, вот и сейчас дымка сонливости плавала в её взгляде. Не усталом, скорее — умиротворённом. Невидимые крошечные феи сна повисали на её ресницах, оттого глазки принцессы и слипались.
«Пусть феи сна качаются на твоих ресницах, моя светлая голубка», — так говорил жестокий лорд Гай своей возлюбленной Инголинде. И его слова неслись быстрее ветра — с почтовыми гонцами-всадниками, чтобы поспеть точно к закату, когда прекрасная королева готовилась отходить ко сну. Он, наматывавший кишки своих врагов на безжалостный железный кулак, желал ей сладких снов. Сняв грубую перчатку воина, он быстро набрасывал с десяток нежных строчек, а спустя несколько суток, точнёхонько на закате, она распечатывала его послание.
«Перед тем как отойти ко сну, я читаю ваши исполненные ласки строки, обращённые ко мне, и не верю своим глазам, — писала она в ответ у озарённого вечерними лучами окна своей светлицы. — Тот ли человек их писал, о котором я слышала столько устрашающих и отвратительных вещей? Говорят, что вы вырезаете собственных детей из утроб их живых матерей и запекаете, как молочных поросят... Если всё это правда, вы должны быть ужасны, милорд. Но я читаю ваше письмо и не верю, что такие прекрасные слова способно написать подобное чудовище. Они ему и в голову не придут. Я не знаю, чему верить. Слухам или же своему сердцу? Но оно глупо, доверчиво и может ошибаться. Его так легко ввести в заблуждение! О, не пишите мне таких слов, милорд! Не запутывайте в хитрых сетях простое сердце своей голубки. Я наивна, как ребёнок. Понимаете ли вы, что, вводя мой ум и душу в смущение, тем самым вы совершаете преступление?»
«Если любовь к тебе — преступление, то я — неисправимый преступник, который никогда не вернётся на путь добродетели, — отвечал он ей в новом письме. — Я и в самом деле жесток, моя голубка. Мой путь — это путь меча, крови и огня. Но ты должна слушать только своё сердце — сколь простое, столь же и зрячее. Только оно и видит правду».
Прекрасная сонная Алиса-Инголинда даже не обратила внимания на светловолосую женщину с заплаканным мальчиком у двери соседнего кабинета, но она улыбнулась пачке маффинов.