Так что не обессудьте.
"Красивое слово", - с гордостью отметил про себя Николай Аникеевич. Он гордился тем, что много читал, особенно классиков, и следил за своей речью. К тому же он давно убедился, что человек, употребляющий слова вроде "не обессудьте", вселял в клиента уверенность и заставлял его платить больше. Мастер, говорящий "не обессудьте", это уже не просто мастер, это почти профессор.
- Никак, Николай Аникеевич? - уже заискивающим тоном спросил Егор Иваныч.
Еще можно поиграть со стариком немножко, решил часовщик. В конце концов почистить часы и поставить два-три нехватающих колеса, которые у него наверняка отыщутся, дело не такое уж трудоемкое, а рублей сто профессор заплатит. Да еще спасибо скажет. Тавтология.
- Я бы с удовольствием, но... - Он медленно и обезоруживающе развел руками. - Тут только копни: одно, другое, третье. Ведь лет им, пожалуй, под двести. А время, время...
- А если без сроков, дорогой Николай Аникеевич? Сделаете, когда будет возможность, а?
Николай Аникеевич хмыкнул и укоризненно покачал головой, словно говоря: ну и настырен же ты, братец. Главное - оттянуть немножко ответ. Он посмотрел на высокие напольные часы, которые когда-то продал профессору.
- Как идут?
- Как идут? Ваша ведь работа.
Профессор бросил быстрый вопросительный взгляд на часовщика: не перехватил ли? Наверное, перехватил, потому что Николай Аникеевич тонко усмехнулся. Хитер часовщик, лиса. Но золотые руки. Душу тебе выкрутит, пока согласится. Но что делать, когда он практически монополист?
- Неужели же вы лишите меня всякой надежды? - жалобно спросил профессор.
- Ну хорошо, уговорили, - как бы не веря, что такое могло случиться, Николай Аникеевич недоуменно покачал головой: Постараюсь сделать. Не быстро, конечно.
- Ну и прекрасно! - просиял профессор и энергично потер руки. Это была ошибка, потому что движение это было Николаю Аникеевичу неприятно: ага, подумал он, ручки уже потирает, уломал дурака. - И сколько это будет стоить?
- Сто двадцать пять, - с удовольствием сказал Николай Аникеевич, глядя, как передернулось профессорское лицо. "Мог бы и крякнуть", - злорадно подумал он.
- Вот вам и политэкономия в действии: монополисты диктуют цены. Потребителю ничего не остается, как стискивать зубы и платить.
- А вы меня еще как-нибудь назовите, легче будет.
- Назвал бы, да боюсь, придется за это еще платить.
- Обижаете, профессор.
Вот так, думал Николай Аникеевич, укладывая аккуратно каретные часы в свой чемоданчик. Рассчитывал, что разбавит меня рюмочкой и демократической беседкой размягчит, а вышло наоборот: больше семидесяти пяти я и не рассчитывал, а зацепилось на полсотни больше.
- Да, чуть не забыл, Николай Аникеевич, тут у меня соседка этажом ниже, трогательная такая старушенция. Продает настольные часы, очень просила подыскать покупателя, чтобы не тащить в комиссионку. Одиннадцатая квартира. Евдокия Григорьевна.
- А вам они что, не подходят?
- Да нет, часы, похоже, старые, немецкие, на ходу, но какие-то неинтересные. Зайдите хоть на секундочку, хочется помочь старушке. Я обещал ей.
- Зайду, - кивнул Николай Аникеевич, надевая тяжелое, не успевшее высохнуть пальто. Ловко он, однако, профессора...
Глава 2
Евдокия Григорьевна оказалась маленькой старушкой, крест-накрест, словно портупеей, опоясанной серой шерстяной шалью.
- Заходите, заходите, - пропела она, ведя Николая Аникеевича по длинному темному коридору, на стенах которого угадывались неясные туши жестяных корыт и рогатились велосипедные рули. - Сюда заходите.