И как и предположил сейчас Кезон, так и получилось. И Вераций, протянув руку с монетами в ней в сторону Публия, озвучил ему своё решение. – Да свершится правосудие! – Говорит Вераций и добавляет. – Примите гражданин Публий Марк причитающуюся вам по закону двенадцати таблиц сумму компенсации за моё злодеяние. – И Публий, когда к нему с таким официозом обращаются, не может отказаться от того, что ему вручают в руки.
Правда, когда он ощутил и тут же взвесил в своих руках полученные монеты, то уже он заподозрил в Верации человека честного только на словах, а так-то он при случае всегда захочет остаться не только при своих интересах, а чуть ли с прибылью за чужой счёт. И хотя всё об этом сейчас в руках Публия говорило, он, тем не менее, не стал так поспешно обвинять Верация в том, что он надумал на его счёт, а Публий прежде чем выразить Верацию неудовлетворение этим расчётом с собой и затем предъявить ему новые требования, уже базирующиеся на вот этом его оскорблении себя действием, – и за кого спрашивается Вераций меня считает, откупаясь от меня такой мелочёвкой, – решил пересчитать вручённую ему сумму.
На что уходит ещё меньше времени, чем на все те ожидания, которые собой предваряли этот переход денег в руки Публия, и Публий с потемневшим от негодования лицом и весь такой раздосадованный смотрит на Кезона, и голосом человека, которому нанесли несмываемую даже кровью обиду, говорит. – Здесь десять ассов.
Кезон с новой волной озлобления на своём лице, в тот же момент разворачивается в сторону Верация, до этого момента стоящего чуть от него в стороне, и что же он видит? А видит он то, что этот, всё больше и больше вызывает сомнения его римское гражданство, гражданин под большим вопросом Вераций, счёл себя правым и своё досудебное решение во всём верным и отвечающим действующим на данный момент законам (он как-никак знаток Квиритского права со своих слов), и значит, он может спокойно удалиться по своим делам.
Что полностью не удовлетворяет того же Кезона, и он, в общем, как и Публий, смотрит на всё это дело иначе.
– Как это всё понимать?! – криком останавливает Верация Кезон. На что Вераций, сам по себе гражданин крупной и неповоротливой конституции, скорей всего, ожидая, что к нему обязательно последуют возмущённые вопросы с потерпевшей стороны, останавливается, в полуоборот поворачивается к Кезону, и без вопросительной детализации возникшего со стороны Кезона непонимания, коротко и ясно даёт своё разъяснение сумме выплаченной им компенсации.
– Закон суров, но на то он и закон. Вот я и заплатил вам причитающуюся по закону двенадцати таблиц сумму за нанесённый вам ущерб. – Чуть ли не скороговоркой всё это выдаёт Вераций с ироничной ухмылкой. И пока Кезон пытается сообразить, что ему ответить на это и как дальше быть, – а Кезон, что уж тут поделать, не слишком был силён в знаниях законов, – Вераций ещё больше вгоняет его прострацию духа следующим своим действием, но вначале заявлением.
– Запомни. – Внушающе так посмотрев на Кезона, заговорил Вераций. – Ответствует за обиды не только тот, кто её нанёс, но также и тот, кто умышленно создал такое положение, что лицо подвергается ей. – После чего Вераций, не давая Кезону глотнуть воздуха, чтобы разбавить своё, переполнившее его возмущение, кивнув в сторону своего раба с мешком, с язвительной иронией говорит Кезону. – Теперь-то ты догадался, зачем за мной ходит мой раб с мешком полным мелких монет. Вот такой я весёлый и неунывающий человек. Ха-ха. – Своим невозможно слушать гоготом, Вераций и вовсе заглушил все проблески разума в Кезоне и Публии, попытавшиеся силой духа заткнуть свои уши. И от такого напряжения в себе, они и не заметили, как этот Вераций пропал из виду. Хотя не сразу, а Публий, слегка придя в себя, с нотками отчаяния в голосе успел Верацию крикнуть в спину вопрос:
– И это ты называешь справедливостью?
На что Вераций, так уж и быть ещё раз оборачивается уже в сторону Публия, и озвучивает ему, запавшую надолго в сердце истину:
– Справедливо всё, что законно. А законно – всё то, что справедливо. Вот такой замкнутый круг тут получается.
И на этом всё, Вераций уходит, не прощаясь.
Впрочем, они даже очень не против того, чтобы этот Вераций вообще пропал из виду и ушёл так далеко, что оттуда обратно нет дороги. Что прямо читалось в их взглядах друг на друга.
– Значит такова суровость законов? – глядя на Кезона, нехорошо как-то вопросил Публий.
А Кезон не видит достаточных оснований для того, чтобы делать такие поспешные, пессимистичные выводы, исходя только из одной встречи с этим мутным на поступки и слова Верацием. Кто вполне вероятно и Кезон более чем в этом уверен, трактует в свою пользу существующие законы, а где их по своему трактовать не получается, то он в них ищет бреши и отступления, чтобы ловко их обходить за чужой или вот за таких как они, не сведущих ничего в законах граждан. Ну а как решить этот вопрос в благополучную для себя сторону, то ответ на это очевиден и его знает Кезон.
– Этот Вераций ещё не лицо справедливости и тем более правосудия. Он всего лишь частный случай. Представляющий собой произвольную трактовку законов. А что его к этому побуждает, то тут без вопросов: его, либо тёмное прошлое с получением гражданства, где он с помощью давления мздою на пороки лиц, облачённых правом присуждения гражданства, его для себя получил, либо светлое, по праву рождения блистательное прошлое, всё в мажорных цветах пурпура. Где его беззаботная жизнь, не слышавшая для себя отказа, заточила его сердце до высокомерной чёрствости, тщеславия и надругания над основами государственности, вот он и принялся своим произволом тешить своё самолюбие. – Вот как на всё случившееся и на Верация в частности смотрел Кезон.
С чем Публий полностью согласен, вот только его теперь крайне волнует проистекающей из этой встречи вопрос: «Как ему быть и вести себя в случае встречи с новым частным случаем, наподобие этого?». Которых, как понимает Публий, здесь, под сводами этого города, не один и не два, а их столько, сколько граждан и людей в этом городе.
– И что теперь? – так и спрашивает Кезона Публий, как он того и хотел.
– Нужно быть более осмотрительным, и не подпускать до себя непонятно что за людей. – Дал свой ответ на вопрос Публия Кезон. И видно по лицу Публия всё в сомнениях, то его не совсем удовлетворяет это решение Кезона, и у него есть к нему дополнительные вопросы.
– А если до меня есть и возникнет дело у уважаемого гражданина, а может и всего трибуна или цензора? И не получится тогда, что я, его оттолкнув от себя, тем самым нанесу ему глубокую обиду? – Как, по мнению самого Публия, то он вполне резонно об этом заметил и спросил Кезона.
Чего и сам Кезон не будет отрицать, принимая в расчёт и такую вероятность встреч в этом городе, где на каждом шагу встречаются не только такие как Вераций подозрительные личности и не очень убедительные сограждане, а здесь можно в любой момент столкнуться лицом чуть ли не с сенатором, а бывает так, что и с самим Цезарем, вдруг решившим, по известным только ему побудительным причинам и ему у себя в золотом дворце не сидится, прогуляться в не представляемом и не представленном виде по всем самым злачным местам этого города. Наподобие халифов из восточных сказок, кто, таким образом, проверял жизнь своего народа и не зреет ли заговор против него. Правда, цель этих похождений Цезаря была иная – самому побыть в теле народных масс.
Где очень часто бывает так, что того Цезаря, кто так лихо закрутил эту интригу с собой, переодевшись в заштатного гражданина и причёска у него слезла на лицо, его прикрывши, не узнают в лицо, после чего и настают сложные моменты для этого заштатного гражданина, за кем решил скрыть своё истинное лицо сам Цезарь, но не Юлий (его в любом случае узнали бы по его неумению рядиться в чужие одежды и той неловкости в поведении, если бы он это попробовал сделать), и кто ведёт себя в попине или винарии так возмущающе нагло для ума завсегда тут постояльцев, того же претора Агриппу и его товарища, цензора Марцелла, как будто он сам Цезарь.