– А, Сэйджа! Иди сюда, ты мне как раз нужен!
Глонмус Балервик махнул обернувшемуся на зов рукой, приглашая проследовать в дом. Старьевщик на углу выгребной канавы и Сырой набережной был частым покупателем находок детей с побережья. Для них это был самый легкий способ сбыть товар, для него – самые выгодные сделки. Не всякий торговец будет работать с отребьями с суши, поэтому торговаться не приходилось. Сэйджа планировал заглянуть к нему, если в тенях Старого парка не удастся отыскать какого-нибудь контрабандиста. Люди, ходящие по лезвию закона, должны быть более уступчивыми и осторожными в запросах.
В прихожей Глонмуса пахло ветошью. Тряпки свисали с потолка, вместо занавесок. Сэйджа раздвинул лохмотья и прошел в сени, казавшиеся вполне приличными из-за шкур на стенах. Это были краденые меха, но Балервика не заботило их происхождение, его беспокоил производящий на посетителей впечатление вид его обители. Не многие влиятельные гости проходили из сеней на кухню, где пылились засохшие рулеты, обрастали паутиной углы с плесенью и покрывались коррозией медные трубы, лучами торчащие из парового котла.
Но сегодня у него был особый гость. Высокий мужчина в сером пальто и строгой шляпе выделялся на фоне облезлых стен как чернильная клякса посреди эдикта на гербовой бумаге. Он поднялся с потрескавшейся в нескольких местах табуретки и наклонился к Сэйджа, когда тот вошел, внимательно уставившись ему прямо в глаза.
– Вот, господин Арзвайль, один из моих мальчишек. Вы можете сами спросить его про этот амулет.
– Как тебя зовут? – холодно поинтересовался у остолбеневшего мальчугана незнакомец.
– Сэйджа, – кивнул тот, слегка приподнимая руку в приветствии.
– Сэйджа, ты давно работаешь на побережье? – лицо дознавателя не выражало эмоций.
– Со смерти моего отца. Уже полтора года, – добавил он, немного посчитав.
– Тебе случайно не попадалось ничего необычного последнее время? Нет? Никаких диковинок?
Сэйджа отрицательно покачал головой и немного прокашлялся.
– А что вы ищите, господин?
– Эта вещица очень опасная, тебе не следует даже… – сухо начал мужчина.
– А кто вы?
Голос мальчика не дрогнул.
– Это инспектор по особенным происшествиям, – ответил Глонмус, улыбаясь, будто он рассказывал ребенку об устройстве вселенной.
– Можем мы поговорить с вами наедине? – неожиданно прервал его Арзвайль, не сводя глаз с Сэйджа. Когда он вышел в коридор, ищейка нервно обратился к старьевщику:
– Вы думаете, я желаю иметь дела с этими гнусными подбиралами? Если бы я хотел поговорить с кем-то из них, я бы прямиком отправился туда, – с презрительной иронией сказал он. Подслушивающий разговор мальчик скривил губы, усмехнувшись шутке. Даже отбросы из Пристанища не посещают побережье. – Я хочу вам напомнить – магия у нас запрещена.
– Я знаю, знаю, господин Арзвайль, мне хорошо известны законы Великой Гавани, это священного ковчега цивилизации…
– Сегодня ночью кто-то открыл медальон, – пропуская подобострастие старьевщика мимо ушей, сообщил инспектор. Он говорил медленно и очень выразительно, вернув себе прежнее хладнокровие. – Кто-то с того участка, с которым вы работаете. Слезливая бухта, – он помолчал, давая собеседнику возможность осознать сказанное. – Свет видели около четырех утра. Если они принесут вам его. Если они попытаются его сбыть. И даже если вы будете соблазнены возможностью заработать. Я рассчитываю, вы сразу свяжетесь со мной. Иначе мне придется навестить вас снова.
Огниво детектива назидательно щелкнуло.
– Конечно, господин Арзвайль, это даже не обсуждается. Я никогда бы не стал потакать запретным искусствам. Я просто скупщик!
Он бросился к дверям.
– Тебе лучше отдать этому джентльмену то, что он просит, – прошептал Глонмус, выйдя к ожидавшему за ними мальчику, и сжал его плечи. Старьевщик был необычайно бледен. Над колдовством мрачной тенью нависала смертная казнь с конфискацией имущества. За свою жизнь он держался даже не так сильно, чем за добро, которое собирал по крохе с подросткового возраста, скрупулезно экономя на каждой пылинке. Но парадокс был в том, что душу осужденного преступника помещали в такие вот огнива – чтобы инспектора могли охотиться на магов, используя волшбу. Высеченные искры могли испепелять любой материал, даровать смерть, а провести вечность, стукаясь о кремень, будь то по поводу или без оного, Глонмус Балервик желал еще меньше, нежели потерять все, что было ему дорого.
Сэйджа снова зашел в комнату, вытянулся во весь рост, и заговорил, старательно проговаривая каждое слово:
– Господин инспектор, я не знаю, о чем вы говорите, и что я должен был найти. Но вы всегда можете прийти ко мне и посмотреть, как я живу. Если бы у меня был какой-то таинственный предмет, обладающий ценностью, я бы не спал в полуразвалившейся конуре и не питался бы засохшими корками и картофельной шелухой.
С этими словами он поклонился и вышел, смутив даже опытного Арзвайля. Вернувшись домой Сэйджа старательно вымарал запись об амулете из своего дневника.
Воздух был тяжелым. Хотя ясного неба обитатели побережья не видели уже много недель, тут было душно, словно кто-то затопил печь и накрыл пляж непроницаемой пленкой. Сквозь густой бурьян у подножья плато к воде устремился хищный визг. Кусты задрожали, пуская волну, и она дошла до тела Сэйджа, отозвавшись холодными мурашками. Его передернуло. Настороженно прислушиваясь к плавным движениям ночи, он полез через плетеную изгородь.
Арма не спала. Из полуоткрытого окошка на задний двор, заваленный обломками мебели и битыми горшками, летел запах ее волос. Слабостью девочки были не конфеты, а мыло и бижутерия. В прошлом месяце она поймала в сети королевского краба и обзавелась недешевыми духами. Сэйджа невольно потянул носом, снова ловя ее аромат, отмахнулся от нахлынувших мыслей и тихонько позвал ее. Шепот был хриплым, а оттого неуверенным.
– Ты чего так поздно? – спросила она, высовываясь наружу. Мягкие волосы растеклись по подоконнику. Хозяйка повращала головой по сторонам и приветливо улыбнулась.
– Я по делу, – сообщил Сэйджа и полез к ней в комнату. Арма подтянула его за руки, помогая взобраться.
Внутри было также темно, как у него дома, но девочка умудрялась поддерживать порядок даже среди покосившихся дверных проемов, проеденных молью шалей и пледов, погрызенной временем мебели и прогнивших половиц. Они опустились на ее кровать. Серая простынь все же слепила своей белизной на фоне почерневших стен. Арма поджала ноги и протянула гостю пряник. Тот впился в него, пуская слюни, но отломить хотя бы крошку не смог – так сильно он засох. Немного помолчали.
– Послушай, – начал Сэйджа, осторожно подбирая слова и вынюхивая тропу для разведки. Собраться с мыслями мешал твердый кусок теста с глазурным покрытием в руке. – Кому ты обычно продаешь ценные вещицы?
– Балервик скупает все, что я ему принесу, – удивилась Арма. – Иногда я заглядываю к одному купцу на Малом базаре. Но это оттого, что он угощает меня супом. До него добираться слишком долго, а разницы в цене нет. Еще есть гостиница на Скудном переулке. Там в подвале держат лавку конюх и сестра часовых дел мастера. Чем они торгуют, я до сих пор не поняла, но целые флаконы и бутылки я всегда несу им. Однажды я видела там закупоренную банку с человеческой головой, – гордо поделилась она. – Вместо волос у нее были водоросли.
Сэйджа рассерженно бросил пряник на кровать и поднялся.
– А как вообще дела у тебя? – спросил он, понимая, что уйти сразу будет невежливо.
– Очень хорошо, – оживилась Арма и достала из шкафчика музыкальную шкатулку. – Смотри, мне починил ее Велерус Амбл из Горчичной пущи. У меня был день рождения, и я отнесла ему мамин подарок.
Сэйджа вновь опустился на кровать. Он совсем забыл поздравить свою знакомую. Работы было очень много, а еда подходила к концу. Раньше он никогда не пропускал ее праздника. Он взял в руки шкатулку. Ее оставила Арме мама, перед тем как умереть от какой-то сложной и тяжелой болезни. Последние два года инструмент молчал. Сэйджа осторожно поднял крышку, и из завалившейся на один бок лачуги посреди пустынного побережья зазвучала мелодия. Ей вторил ветер, ворвавшийся в прохудившуюся крышу. Засвистело под дверью, затряслись занавески. Мальчик закрыл шкатулку и протянул ее хозяйке. Во рту было горько. Арма молча водила пальчиками по небольшой крышке потерявшей цвета коробочки.