Зорге оглянулся на дверь – закрыл ли ее главный редактор? Дверь была закрыта.
– А ты чего, забыл уже? Старая жопа, кто тебя, истекающего кровью, выволок с поля боя на Ипре?
Комиссар ойкнул, как ребенок, и стремительно выкатился из-за огромного письменного стола, обежал Рихарда кругом, остановился перед ним, лицом к лицу.
– Значит, говоришь, я – старая жопа? – произнес он бесцветным голосом. Такой голос мог означать что угодно.
– Совершенно верно.
– Это ты – старая жопа, Зорге… Я правильно говорю?
– Правильно, Зорге – это я.
Тут комиссар раскинул руки в стороны, обнял Рихарда. Макушкой он не доставал Зорге даже до подбородка, да и руками своими не мог обхватить широкую спину.
– Зорге, – расслабленным тоном пробормотал партийный комиссар, – я тебя вспоминал… Много раз вспоминал. Однажды даже пробовал искать, но ничего из этого не вышло. – Он откинулся от Зорге, виновато развел руки в стороны. – Извини Юргена Шильке. – Юрген по-щучьи захлопал губами. Выглядел он, конечно, смешно, но Зорге даже улыбаться не думал, не то чтобы смеяться, стукнул партийного комиссара ладонью по плечу:
– Давай не будем сегодня о делах, ладно? Лучше поедем в какой-нибудь ресторан – желательно хороший. Поужинаем, вспомним прошлое, друзей, фронт.
– Вспомним, как ты меня тащил по полю к насыпи, а я, кажется, здорово пищал – ранен ведь был в первый раз, больно было…
– При ранении во второй раз бывает еще больнее. – Зорге хмыкнул. Партийный комиссар задрал конец рукава, глянул на модные квадратные часики – дамские, – украшавшие его запястье.
– А почему бы и не поужинать? Действительно, – он ногтем стукнул по стеклу часиков, – рабочий день на исходе, время позволяет расслабиться. Я знаю одно хорошее местечко, там тебе понравится. Поехали?
– Поехали!
– Там дивно готовят рыбу по-франкфуртски и копченую свинину на аргентинских решетках, – сообщил Юрген, запирая на ключ свой огромный письменный стол.
– А что такое аргентинские решетки и чем они, допустим, отличаются от решеток испанских? – спросил Зорге.
– Ничем. Как я понял, это обычный гриль.
Зорге понимающе наклонил голову. Он пытался вспомнить детали своего пребывания во Фландрии, какую-нибудь бравую историю, но в голову ничего не приходило – пусто было в черепушке, да и самого новобранца Юргена он помнил слабо. Хотя, едва он увидел газетного «партайгеноссе», память услужливо преподнесла ему вырванный откуда-то из душных глубин времени испуганный лик прыщавого мальчишки в глубокой, как кастрюля, каске, натянутой на самый нос, и его имя…
– Машина у тебя есть? – спросил он у Юргена, когда они вышли из здания редакции и окунулись в теплый городской вечер. Высоко в небе летали ласточки.
– Нет, – смущенно пробормотал Юрген, – партия экономит деньги, поэтому мы обязаны пользоваться общественным транспортом.
– Общественный транспорт не для фронтовиков, Юрген, – назидательно произнес Зорге, – особенно тех, которые собираются вспомнить прошлое. – Он поднял руку, помахал ею в воздухе: – Такси!
Через несколько мгновений около них затормозила машина, Рихард распахнул переднюю дверь:
– Прошу, Юрген! Или ты, как большой начальник, предпочитаешь заднее сиденье?
– В нашей партии все равны, – высокомерно произнес Юрген Шильке.
– Тогда сиди впереди, – велел Зорге и уселся на широкое заднее сиденье.
«Хорошее местечко» действительно оказалось хорошим – это был ресторан, расположившийся на берегу голубого уютного озерца, ровную гладь которого бороздили две пары гордых черноклювых лебедей, птиц спокойных и независимых. Посреди озера, поставленные на специальные плотики, красовались деревянные избушки – лебединые домики. Птицы далеко от них не отплывали, ровно бы сторожили, хотя домики были похожи на собачьи конуры.
Комиссара Шильке здесь знали и провели к столику, расположенному в самом удобном месте – на веранде, вынесенной прямо на воду; мелкие волны со звонким шлепаньем подкатывались под настил, веселили слух. Тут и прохладно было, и поговорить можно было без опасения, что кто-нибудь подслушает или внесет сумятицу в беседу своими замечаниями.
– А зачем тебе, Рихард, ехать в какую-то неведомую Японию, когда можно остаться в Германии? – Комиссар Шильке недоуменно наморщил лоб. – В Германии скоро будет не просто хорошо, а очень хорошо, вот только избавимся окончательно от разных Энштейнов и Цвейгов, слишком уж они дурят головы и всем нам, и нашей интеллигенции – тоже всей…
Зорге ощутил, что внутри у него появилось что-то брезгливое – вчера в газете «Ангрифф» он прочитал письмо великого физика Альберта Эйнштейна, направленное германскому посланнику в Брюсселе, где физик отказывался от германского гражданства.
Партайгеноссе Юрген даже исказил фамилию физика, сделал это специально – назвал Эйнштейна Энштейном, более того – поднажав голосом, подчеркнул искажение.
– У всех народов интеллигенция всегда отличалась продажностью, исключений, увы, нет. Ни в Англии, ни во Франции, ни у нас в Германии: наша интеллигенция такая же продажная, как и все остальные, – громко заявил Зорге.
Шильке прикусил зубами нижнюю губу и отрицательно помотал головой.
– Это не немецкая интеллигенция, Рихард, – еврейская.
– Не берусь спорить с тобой, Юрген, – Зорге в успокаивающем движении положил руку на плечо комиссара, – да и не моя это тема. Что скажет наш вождь, то я и буду делать.
Партайгеноссе мигом успокоился, широко растянул в улыбке рот, губы у него стали тонкими, как две гибкие красные бечевки.
– Оставайся во Франкфурте, Рихард, – сказал он, – не отказывайся, а! Прошу тебя. Мы тут славно поработаем вдвоем. Ты даже не представляешь, как славно мы поработаем.
Рихард со вздохом развел руки в стороны.
– Может, чуть позже это и произойдет, а сейчас не могу, Юрген. Ты знаешь, кроме журналистики я занимаюсь наукой. Тема моих научных исследований – Япония. Сменить тему я не могу, тем более, Япония – верная союзница Германии.
– Но после Японии ты же можешь вернуться в Германию, – воскликнул Юрген заведенно, в голосе его послышались горячие нотки, – такие люди нужны рейху.
– Естественно, могу вернуться, – понимающе отозвался Зорге, для убедительности придавил рукою воздух, будто кипу бумаг, – и я это сделаю обязательно.
– Вот тогда мы с тобою и развернемся. – Юрген поплевал на ладони, понюхал их – чем пахнут? – Правда, меня во Франкфурте уже не будет, я скоро перееду работать в Берлин.
Набрались они в тот вечер основательно – все-таки однополчане, а у однополчан всегда найдется много общих тем для разговора, – и выпили много, и съели много, и собрались уже покидать понравившуюся ресторацию, как за соседним столиком нарисовались две соблазнительные девицы. Юрген немедленно сделал на них стойку, у него даже прыщи на физиономии стали огненно-алыми, будто по ним прошли кисточкой с карминной краской.
– Рихард, – заплетающимся языком проговорил он, – а по-моему, эти ссыкухи нам сейчас очень бы здорово подошли. А?
– Нет ничего проще. Можем взять их с собой.
– А куда? – недоуменным тоном пробормотал партайгеноссе. – Куда повезем? В редакцию?
– А спать где будем, Юрген? А? Ты на своем столе, поскольку он огромный, как аэродром, я на столе главного редактора, да?
Юрген поднял указательный палец, отрицательно поводил им туда-сюда…
– Не-а!
– Тогда поедем ко мне в отель.
– Отель – годится. – Партайгеноссе пьяно похрюкал в кулак, на красных губах его появилась слюна: Юрген Шильке любил сладкое.
Через десять минут они уже сидели в автомобиле – Зорге, Шильке, две девушки, – и по опустевшей улице неслись в центр города, в отель, где в роскошном двухкомнатном номере поселился Рихард.
Места в таком номере хватало всем, можно было разместить еще две компании и хором улечься на ковры, ну а хорошего шампанского, как и старого душистого рейнвейна, было хоть залейся в ресторане, расположенном на первом этаже отеля, чем Зорге не замедлил воспользоваться. Он оплачивал веселье всей компании – всей!