Я – все, что он ненавидит в себе и чего боится.
Такой сценарий мне положен. Так я должен поступать.
Он сжал руку в кулак, а затем слегка разжал пальцы. Получилась когтистая лапа. Снова проявился тигр. Внезапно Ванму испугалась его. Правда, на какое‑то мгновение. Он расслабился. Страх прошел.
– А какая роль в этом сценарии отведена мне?
– Не знаю, – помотал головой Питер. – Ты очень умна.
Надеюсь, даже умнее меня. Хотя, конечно, мое тщеславие необъятно, и на самом деле я просто не верю, что другой человек может быть умнее меня. Но это означает, что я особенно нуждаюсь в добром совете – хотя сам считаю, что советов со стороны мне не потребуется.
– Ты говоришь парадоксами.
– В этом отчасти заключается моя жестокость. Разговоры со мной должны заключать пытку для тебя. А может быть, все куда запутаннее и глубже. Может, я должен запытать тебя насмерть, убить, как когда‑то я поступал с белками. Может, я должен оттащить тебя в лес, прибить твои руки‑ноги к корням дерева, а потом начать сдирать с тебя кожу, чтобы посмотреть, когда над твоим телом соберутся мухи и начнут откладывать яички на освежеванную плоть.
Картина, описанная им, заставила ее содрогнуться от отвращения.
– Я ЧИТАЛА книгу. И знаю, что на самом деле Гегемон не был чудовищем!
– Меня создал не Голос Тех, Кого Нет. Я был порожден испуганным малюткой Эндером. Я не тот Питер Виггин, которого он представил в своей книге. Я – Питер Виггин из его кошмарных сновидений. Я – тот, кто снимает шкуру с белок.
– Он видел, как ты это делаешь? – спросила она.
– Не Я, – раздраженно огрызнулся он. – Нет, Эндер не видел, как ОН это делал. Об этом ему рассказала Валентина.
Она нашла трупик белки в лесу, неподалеку от того дома, где они жили. Это произошло еще в Гринсборо, в штате Северная Каролина, что находился в Северной Америке на Земле. Но эта картинка настолько удачно вписалась в его страхи, что он не замедлил поделиться ею со мной. И с этим воспоминанием я живу. Умозрительно я могу представить, что настоящий Питер Виггин на самом деле вовсе не был жесток. Он учился и изучал.
У него не было сострадания к белке, поэтому он потом не терзался угрызениями совести. Белка для него была просто животным. И ничем не отличалась от головки лука, к примеру.
Наверное, расчленить ее для него было все равно что нарезать салат. Но Эндер так не думает, а следовательно, и я помню это несколько иначе.
– И как же?
– Мои воспоминания вымышлены. Они все взяты из Вне‑мира. Зрелище дьявольского удовольствия, которое я нахожу в собственной жестокости, буквально околдовывает. Мои воспоминания начинаются с того момента, как я возник на корабле Эндера, висящего во Вне‑мире, и прошлую жизнь я вижу как бы чужими глазами. Очень странное ощущение, должен тебе признаться.
– А сейчас?
– Сейчас я вообще не вижу себя, – ответил он. – Потому что у меня нет собственного "я". Я – это не я.
– Но ты помнишь. У тебя есть воспоминания. Ты ведь помнишь нашу беседу. Помнишь меня. Во всяком случае, должен помнить.
– Да, – кивнул он. – ТЕБЯ я помню. И помню, как находился здесь, как смотрел на тебя. Но за моим взглядом нет "я".
Я чувствую себя усталым и глупым, даже когда мозг мой работает вовсю и выдает одно гениальное решение за другим.
Он очаровательно улыбнулся, и снова Ванму заметила то отличие, которое разделяло Питера и голограмму Гегемона.
Все обстояло так, как он сказал: какова бы ни была степень того презрения, что Питер испытывал к самому себе, в глазах этого Питера Виггина полыхал гнев. Он был опасен. Стоило к нему приглядеться, и это сразу бросалось в глаза.