Луганский разлом - Сергей Сакадынский

***

Китайцы не зря говорят, что лучше быть собакой в спокойное время, чем человеком во времена хаоса. Большие перемены приносят с собой большие потрясения, которые нарушают привычный ход вещей. Для рядового обывателя они, без всякого сомнения, зло. Потому что каждый нормальный человек хочет жить нормально здесь и сейчас, а не прозябать в ожидании какого-то далёкого светлого будущего, которое может никогда и не наступить.

Время перемен началось для нас в лихие девяностые. Но, несмотря ни на что, те перемены не были такими разрушительными, как перемены новые, случившиеся двадцать лет спустя.

Почему то, что случилось, случилось именно в Луганске? Почему именно с нами? Кто в этом виноват? И самое главное – можно ли было это предотвратить? Эти вопросы наверняка задают себе многие. Но на них нет простых и понятных ответов.

Говоря словами Макиавелли, здесь происходит то же самое, что с чахоткой: врачи говорят, что в начале эту болезнь трудно распознать, но легко излечить; если же она запущена, то ее легко распознать, но излечить трудно. Так же и в делах государства: если своевременно обнаружить зарождающийся недуг, что дано лишь мудрым правителям, то избавиться от него нетрудно, но если он запущен так, что всякому виден, то никакое снадобье уже не поможет.

Мы год за годом все вместе дружно подбрасывали дрова в этот костёр. Мы – общественники, журналисты, политики и те самые простые обыватели – были уверены, что это игра, которая никогда не закончится. Мы сидели на пороховой бочке и беззаботно гасили окурки о её дырявую крышку. До тех пор, пока не случилось то, что должно было случиться. Но, с другой стороны, а могло ли быть по-другому? Есть ли в арсенале человечества действенные методы предотвращения политических катаклизмов? Или же это вопрос сродни вопросу о том, можно ли предотвратить землетрясение?

На геологической карте планеты есть зоны нестабильности – тектонические разломы – места, где плиты земной коры сталкиваются и движутся относительно друг друга. В таких местах время от времени случаются цунами, землетрясения и извержения вулканов. Периоды спокойствия здесь обманчивы. Они могут длиться десятилетиями или даже столетиями, но рано или поздно земная кора приходит в движение, и находящиеся здесь города вместе с живущими в них людьми становятся жертвами неуправляемой стихии.

Такие же разломы есть и на геополитической карте. Это пограничье, где сталкиваются сферы влияния мировых империй, цивилизаций и культур. Их точно так же лихорадит, но не от сотрясений земной коры, а от потрясений иного рода.

Луганск – город, оказавшийся на краю такого разлома…

1. Город, которого больше нет

Всё это было, было, было,

Свершился дней круговорот.

Какая ложь, какая сила

Тебя, прошедшее, вернет?

А. Блок

Это была, наверное, самая худшая весна в моей жизни. Многие пишут о том, что для них навсегда будет отмечена чёрной полосой весна 2014 года. Но тогда всё ещё не казалось таким безнадёжным. Все были уверены: этот кошмар ненадолго. Неделя, максимум месяц – и баррикады разберут, подметут улицы, поставят на место бордюры и дорожные знаки. Мэрия освоит миллионные бюджеты на восстановление улицы Советской, общественники снова будут кричать о коррупции, о неэффективном расходовании средств, а чиновники – неуклюже оправдываться… Но главное – всё будет как и раньше. Даже летом, когда вокруг начали рваться снаряды, мы все надеялись и верили, что это вот-вот закончится. Но на самом деле всё только начиналось.

Мы уезжали на две недели, а получилось на три месяца. Тогда была зима, и снег скрывал уродские язвы, оставленные войной на теле города. А сейчас, в мае, их прятала на удивление пышная для этого времени года зелень. Луганск – город в степи. Здесь весна – это две недели в апреле, а потом резко наступает лето с изнуряющей жарой, жгучими суховеями, пожухлой травой и запылёнными, ссутулившимися под палящим солнцем деревьями. Но в этом году зарядили дожди, задержавшие его наступление на целый месяц.

Мы въезжаем в город со стороны Краснодона, и первое, что бросается в глаза на объездной дороге – стоящий у обочины танк. Мёртвый, покрытый ржавчиной, в темноте он выглядит особенно зловеще, как сражённый на бегу доисторический монстр. Он стоит здесь с прошлой осени, когда шли бои за Хрящеватое и Новосветловку. История его так же загадочна, как и многие эпизоды этой бессмысленной войны. Сначала говорили, что это украинский танк, подбитый во время наступления ВСУ на Луганск. А потом вдруг на нём обнаружилась надпись «ЛНР», которой раньше почему-то никто не замечал. И к танку стали носить цветы.

Разбитый асфальт перемежается с вполне сносными участками дороги. Там, по левую сторону, за деревьями, дома, большой дачный массив. Но ничто не указывает на присутствие там людей – посёлок обесточен, линии электропередач оборваны ещё прошлым летом и до сих пор не восстановлены. Наш дом где-то ещё дальше, в направлении аэропорта. Он уцелел, когда мины рвались на нашей улице в соседних огородах. Но там тоже нет света и нет воды. И мы едем дальше, в город.

На кольце при въезде стоит ещё один танк, свидетель другой, ещё более кровавой и жестокой войны. Теперь это памятник. Т-34-85 застыл на своём постаменте, нацелив пушку в затянутое тучами ночное небо.

Эта дорога знакома настолько, что проехать по ней можно с закрытыми глазами. Каждый перекрёсток, каждый поворот, каждый светофор впечатались в мозг, как метки на карте навигатора. Вот здесь надо притормозить, потому что впереди трамвайные рельсы. А дальше – перестроиться в правую полосу, потому что с левой разрешен только поворот и прямо ехать нельзя…

Нас высаживают на автовокзале, возле разбитого супермаркета. Перед нами изрешечённые осколками стены, забитые листами фанеры окна и вывеска «Лелека». Тогда, летом, этот район стал проклятым местом, потому что мины здесь падали чуть ли не каждый день.

Ночь. Дождь. Комендантский час. Но разве это сейчас важно? Фонари горят, несмотря на то, что на часах половина первого. И всего пятнадцать минут пешком.

Ключ с первого раза не попадает в замочную скважину. Почему-то ощущаешь себя вором, который собирается проникнуть в чужую квартиру. Кажется, что из всех окон и из дверных глазков за тобой следят бдительные соседи. Но, как только дверь распахивается, это ощущение пропадает. Потому что сразу становится понятно – это дом, место, в котором мы прожили пусть недолго, но вся та жизнь здесь, в этих двух комнатах и небольшой кухне. Ею пропитаны обои и ковры на полу, шторы на окнах и даже старый советский холодильник, недовольно урчащий в углу.

Кажется, можно, наконец, перестать куда-то спешить, обуть разношенные, но зато такие удобные домашние тапки, усесться в угловатое, укрытое клетчатым пледом кресло и пить вино. То самое вишнёвое вино, которое я успел заготовить в прошлом году, когда город уже был на военном положении. Помню, я тогда купил у старичка на рынке все вишни, которые он принёс продавать. Их было немного, килограммов восемь. Наверное, всё, что он смог собрать в своём саду. Он взял деньги и стал поспешно собираться, время от времени поглядывая в сторону, откуда доносились взрывы. И в этом вине явственно чувствуется густой, тяжёлый осадок того тревожного лета.

А утром можно заварить кофе в оранжевой чашке. Поставить её на стол и долго смотреть на причудливые завитки поднимающегося пара. А после выйти на улицу, где, как обычно, прохлаждается соседский кот. Рыжий, потрёпанный жизнью, с хриплым голосом и колючим взглядом. Если бы Гарфилд жил на помойке, наверное, он выглядел бы именно так.

Я познакомился с этим котом лет пять назад, когда как-то поздно вечером он перепутал своё окно и наше.