А именно это и нужно было проклятой старухе королеве. Он скользнул вперед, к вороху одеял, которыми была укрыта королева.
Он давно мечтал об этом мгновении. В глубине тюремной камеры, куда редко проникал свет, где серые стены смыкались вокруг него, а потолок был настолько низким, что не давал ему выпрямиться во весь рост, он мечтал о том, как окажется здесь: будет смотреть на старую ведьму и радоваться, что может ей наконец отомстить.
На мгновение все поплыло у него перед глазами, кровь бросилась в голову, но он взял себя в руки.
И у себя за спиной он услышал щелчок взведенного курка.
Резко повернувшись, он увидел седовласую даму, сидевшую в кресле у окна. Она была целиком закутана в шерстяной плед, из складок которого торчало дуло пистолета.
Хриплым старческим голосом она приказала:
– Подними руки вверх, иначе я пристрелю тебя на месте.
Он заметил на ее дорогом ковре следы крови, поднял руки, посмотрел, как она тянется к сонетке, и проговорил:
– Ваше величество, неужели вы не узнаете вашего единственного крестного сына?
Старуха пристально посмотрела на него.
Он был в лохмотьях. Глаза лихорадочно горели. Борода скрывала его подбородок и губы, которые давно разучились улыбаться. И от него исходило зловоние, как от человека, который много лет не видел воды и мыла.
– Что ты несешь? – спросила старуха.
Он поклонился со всем изяществом, на которое еще был способен, не опустив при этом рук.
– Принц Ренье де Леонидес к вашим услугам.
– Ты, нахальный идиот! Моего крестного сына восемь лет назад убили заговорщики!
– Слухи о моей смерти были сильно преувеличены.
Она рассмеялась и приказала:
– Зажги свечи.
Костлявая рука, унизанная перстнями и державшая пистолет, не дрогнула, словно королеве было двадцать лет, а не восемьдесят два.
– И двигайся осторожно. Мне было бы крайне неприятно разнервничаться и по ошибке пристрелить собственного крестного сына!
В ее голосе звучало презрение, но она не стала кричать и звать охрану.
Он двигался очень осторожно, как она приказала. Взял факел, зажег его от камина, после чего зажег свечи в оказавшихся рядом канделябрах.
– А теперь повернись! – приказала она.
Он повернулся. Какая же она старая! И ужасно худая. Ее когда-то красивое лицо избороздили морщины. Пальцы скрючил ревматизм. Но он чувствовал, что она не сдастся. В возрасте семидесяти шести лет она справилась с революционерами. Вернула себе власть и сейчас, спустя шесть лет, не собиралась никому уступать. И уж конечно не собиралась уступать какой-то сомнительной личности, вломившейся к ней во дворец. Тем более что сочла его самозванцем.
Она всмотрелась в его черты, лицо ее помрачнело, и она снова потянулась к сонетке.
Он напрягся и холодно произнес:
– Я нападу, если вы меня вынудите.
– Очень по-королевски, – отозвалась она с презрением, однако убрала руку. Вздохнув, она указала на окно. – Я видела, как ты влезал во дворец. Я всегда вижу, как они подходят, эти благородные молодые особы, смело шагающие по дворцовому двору со своими сказками про то, что они – мои давно потерявшиеся внучки. А вот мужчин еще не было. Ты первый, назвавшийся Ренье. Почему ты решил, что у тебя получится?
Ее голос звучал устало, и ему стало ее жаль. Но он понимал, что это чувство неуместно: благодаря своей безжалостной твердости королева Клавдия смогла пережить революции, которые сотрясли устои обеих их стран. Но во время своего отчаянного путешествия через страну он слышал разговоры. Ее сын, король, погиб. Бремя правления лежало на ее исхудавших плечах. И никто ничего не говорил о девушках. О принцессах.
– Давайте я зажгу вам пахитосу, – предложил он.
– Как мило с твоей стороны.