– Какое красивое имя.
«Ох, и дурак же ты, братец… прости Господи…» – хотелось сказать Ярцеву, но он промолчал. Ему вдруг стало жалко этого немолодого товарища по оружию.
Сторублёвую ассигнацию Петушков принял, как самую дорогую вещь на свете.
– Вот уйду в отставку через пару месяцев, отправлюсь в Тамбовскую или Рязанскую губернию, женюсь на какой-нибудь вдовушке. Будете приезжать, будете самым желанным гостем…
Наконец Петушков удалился, и Ярцев продолжил чтение. Читал не торопясь, иногда останавливался, задумчиво глядя перед собой. Что-то грустное стало овладевать им – может быть, память о матери?
Он, Павел Петрович Ярцев, родился в Херсонской губернии, где у отца, отставного майора, а впоследствии титулярного советника, было небольшое родовое поместье. Мать часто болела, особенно зимой. И когда ему было 7 лет, отец, обременённый хозяйственными заботами, отвёз его в Петербург, в дом своего друга, инженер-генерала Белаковского. Тот и определил мальчика в сухопутный кадетский корпус. Здесь, в Петербурге, провёл он 11 лет, видел Екатерину, Павла, Суворова – исторических для России личностей и, закончив корпус, вышел с эполетами артиллерийского подпоручика. В корпусе помимо всего прочего их обучали французскому, немецкому, а он вторым языком после русского считал итальянский, ведь его мать была итальянкой. Он старался как можно чаще общаться и говорить с теми, кто говорил на итальянском: владельцами небольших кафе, кондитерских и даже с цирковыми артистами. Эти разговоры напоминали ему о матери, которая в нём, в единственном сыне, души не чаяла и умерла, не дождавшись, когда он станет офицером. И на службе знание итальянского пригодилось. Он познакомился с инженером-итальянцем, строившим фортификационные сооружения. Синьор Теразини, так звали инженера, был принят на русскую службу. Теразини всегда улыбался и энергично махал руками, когда говорил сам или слышал итальянскую речь от русского офицера. А потом были в 1807 году Прейсиш-Эйлау, а в 1808–1809 годах Русско-шведская война – сражения, в которых артиллерийская рота под командованием поручика Ярцева проявила себя с наилучшей стороны.
Ярцев продолжал читать письмо. Отец писал, что хозяйственные дела идут неплохо, хоть и цены на пшеницу несколько упали. Ещё писал, что Марфа Андреевна и Татьяна Юрьевна кланяются, ждут, когда он соизволит пожаловать домой. На Марфе Андреевне отец женился четыре года назад. И когда он, Ярцев-младший, перед началом военной кампании 1807 года приезжал последний раз домой к отцу, то нашёл Марфу Андреевну весьма приятной особой. Но… мать ему она никогда не заменит. И Марфе Андреевне он, уже поручик Ярцев Павел Петрович, тоже приглянулся. Как, впрочем, и её дочери Татьяне Юрьевне – барышне на выданье. Тогда он ещё подумал: а что, если, вернувшись с войны, уйти в отставку, жениться и заняться… нет-нет, только не хозяйством, это не для него. Его всегда интересовала техника, и он мечтал поступить в Московский университет на инженерные курсы, чтобы в дальнейшем строить мосты. На них он иногда долго засматривался в Петербурге, любовался. А что, и поступил бы… и не сидел бы сейчас здесь, в этой дыре…
Знакомый голос прервал его раздумья, заставил оторваться от письма:
– Поручик, в знак благодарности сообщаю вам преприятнейшую новость. – Ярцев не заметил, как перед ним снова появился ротмистр Петушков. Ярцев поднял голову, ироническим взглядом окинул сослуживца:
– Если речь идёт о дополнительном займе, то новость для меня отнюдь не самая приятная.
– Ну что вы, что вы, мы люди скромные. Нам много не надо. А новость такова: вас изволит к себе требовать сам…
На бригадном жаргоне «сам» означало – командир бригады.
– И вы считаете это хорошей новостью? – усмехнулся Ярцев.
Но Петушков не унимался. Зачем-то, оглянувшись по сторонам, он тихо произнёс:
– Прошу прощения, я не договорил. Мне стало достоверно известно, что из Петербурга пришёл пакет с указом о вашем вызове в Военное министерство.
Разумеется, картёжник Петушков предпочёл бы, чтобы пакет из столицы вместо вызова содержал денежные ассигнации. Но, увы…
Недочитав письмо, быстрым шагом Ярцев устремился к штабу бригады. Командир – грузинский князь Гогнидзе, весельчак, балагур и любитель женщин, отреагировал на полученную депешу так, как и следовало ожидать:
– Совсем недавно, граф, я назначил вас, любителя строить мосты, командиром пионерной роты. И вот вы от нас убываете… Признавайтесь, она графиня? Княгиня? – дружески улыбнулся он, вручая распечатанный пакет Ярцеву. В любом событии Гогнидзе видел «женский след». А уж сейчас тем более, ведь речь шла о переводе офицера его бригады из финского захолустья в столицу.
К началу Шведской войны артиллерия Российской армии была объединена в бригады. Всего насчитывалось 27 армейских и 1 гвардейская артиллерийские бригады. Каждая бригада состояла из 6 рот: 2 батарейных, 2 лёгких, 1 конной и 1 пионерной (инженерной). Каждая рота, кроме пионерной, имела 12 орудий. В обязанности пионеров входило устройство дорог, мостов, различного рода полевых укреплений и понтонных переправ через водные препятствия. Но военных инженеров не хватало.
– Прошу прощения, князь, но я, как командир пионерной роты, доволен недавним назначением. Поэтому не могу взять в толк, кому и зачем понадобился я в Петербурге, – недоумённо пожал плечами Ярцев. В ответ Гогнидзе протянул пакет.
Стоило Ярцеву глазами пробежать текст приказа, как он начал понимать его смысл. Последняя строка гласила: «Явиться лично к полковнику Воейкову». Любитель женщин Гогнидзе последнюю строку не принял во внимание.
В марте 1809 года северный отряд русских войск занял шведский город Умео, и к ним в плен помимо шведов попали двое только что прибывших итальянских инженеров. Что они, люди штатские, делали в шведской армии, в далёкой и холодной для них стране, никто не знал. По-русски итальянцы не говорили, по-французски и по-немецки говорили с трудом: а может быть, просто прикидывались.
В бригаде итальянский знал в совершенстве только он, поручик Ярцев. Разговорить «гостей» с юга Европы надо было обязательно, поскольку при них нашли ящик с какими-то устройствами, которые взрывались даже при несильном ударе. Любой пехотинец или артиллерист, катящий пушку, мог наступить на такое устройство, чаще замаскированное, и распрощаться с жизнью. Так и случилось с двумя солдатами. Лет через тридцать подобные устройства будут называть однозначно – мины. А сейчас именовали по-всякому: фугас, горн, земляная пищаль и др.
Военный инженер, а в прошлом артиллерист, Ярцев с подрывным делом был знаком; конструкцию и принцип действия фугасов представлял. Разговорил он итальянцев довольно быстро. Зная, что больше всего на свете они боятся холодной зимы, которая, к счастью для них, закончилась, но рано или поздно наступит снова, он суровым голосом пояснил, что за гибель двух солдат по вине их «штучек» им, подданным Итальянского королевства, «светит» каторга в сибирских рудниках. А там ещё холоднее, чем здесь, на севере Швеции. Свои угрозы Ярцев продублировал и по-французски. Присутствующие при допросе сослуживцы подавляли смех, но итальянцы этого не заметили – им было явно не до смеха. Услышанное произвело на них столь мощное впечатление, что они наперебой стали рассказывать, кто они, что за «штучки» привезли и как ими пользоваться. И выяснилось кое-что интересное. Оказалось, их изобретение в армии Наполеона отвергли. Тогда они предложили его англичанам. Те заинтересовались, но готовы были купить только тогда, когда увидят действие мин в деле. С этой целью несколько десятков мин было изготовлено в голландском городе Геерлене – там уже много лет изготавливали фугасы и экспортировали во многие страны Европы. Правда, это были мины старой конструкции. Изготовление опытной партии новых мин англичане оплатили и теперь – а Британия была союзницей Швеции – желали увидеть действие этих мин на деле. Но не получилось: русские войска уже взяли Умео.