Очень большой дозы, во много раз превышающей количество, нужное для лечения. Но кто знает, вдруг лекарство накапливается в организме? На этот вопрос могли ответить только длительные испытания препарата на мышах, кроликах, собаках. И лишь потом можно рискнуть ввести препарат человеку.
Правда, в последние годы в Германии появились врачи, призывающие всякое лекарство немедленно испытывать на людях, но он считал их не врачами, а убийцами. Врач не имеет права на риск. Может быть, за одним только исключением: когда умирает единственная дочь...
Домагк занес результаты вчерашних экспериментов в журнал, задумался, глядя на колонки цифр, и аккуратно обвел красным карандашом ту, которую принял за оптимальную дозу лекарства. Цифра была определена приблизитено, но все же препарат он отвешивал чрезвычайно скупулезно. Пакетики с красноватым порошком Домагк завернул в фольгу, положил их во внутренний карман пальто и пошел домой.
Приступ у Анны уже кончился, снова наступил период неодолимой сонливости. Доктор Ферстер стоял возле стлика с лекарствами, Гертруда что-то чуть слышно шептала ему. Домагк подошел к столику, взял стакан, всыпал один порошок, долил воды и начал размешивать. Звяканье ложечки о стекло звучало противоестественно громко.
- Что это? - спросил следивший за ним доктор Ферстер.
- Лекарство, - ответил Домагк.
- Какое?
- Новое.
Домагк приподнял голову Анны, поднес стакан к полуоткрытому рту. Анна, не открывая глаз, судорожно глотала.
- Послушайте, - бормотал сзади Ферстер. - Я буду вынужден занести это в историю болезни. Если что-то случится...
- Случиться может одно из двух, - перебил Домагк, - она или умрет, или останется жить.
- Но хотя бы скажите: что вы ей дали?
- Это мне еще предстоит выяснить.
- Что?! Да как вы можете? Это же просто... не знаю что!
Домагк не ответил, но Гертруда, до того стоявшая молча, прижала ладони к груди и срывающимся голосом произнесла:
- Герхардт, я тебе верю. Спаси ее!
Она заплакала и вдруг, обессилев, опустилась на пол. Ферстер бросился ее поднимать.
Больше Домагк в институт не пошел, а остался с дочерью. Через четыре часа он дал ей второй порошок, потом третий. Приступ все не начинался. Более того, температура установилась нормальная, дыхание стало ровным, и, наконец, среди ночи Анна проснулась. Ее разбудил звон ложечки: Герхардт размешивал очередной порошок.
- На, выпей, - сказал он, увидев, что Анна открыла глаза.
- Не хочу, - замотала она головой. - Горько.
- Можно подумать, что тебе это известно, - сказал Домагк, безмерно счастливый, оттого, что дочь пришла в себя и даже может капризничать.
- Они все горькие, - заявила Анна, но лекарство выпила. - Ну вот, сказала она скривившись, - горечь страшная.
- Неправда. Только чуть горьковато. Я пробовал. И не надо морщиться, лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
- Рука болит. Всю колет, будто отлежала.
Вскоре стало ясно, что опасности больше нет. Пришедший Ферстер с восхищением смотрел на Домагка.
- Вы гений, доктор, - говорил он, - но все-таки откройте секрет, скажите, что это такое?
- У него действительно пока нет названия, - ответил Домагк. - Я думаю назвать это пронтозилом.
Казалось, он заново родился в это утро. Сейчас он будет пить кофе (как давно он не пил кофе!) и читать газету (он неделю не брал в руки газет), а потом пойдет гулять, и плевать он хотел, что сегодня рабочий день. У него сегодня праздник!
Кофе и свежие булочки ждали его на столе. Домагк развернул газету, невидящими глазами пробежал по жирным заголовкам.
Нет, нынче ему не до кофе и газет. Домагк оделся и вышел на улицу. Циклон, портивший погоду в последние дни, ушел к Балтийскому морю, и праздничное январское солнце сияло, обещая прекрасный день. Домагк шагал по заснеженной улице.