Павильон отстроили недавно — большой, настоящий астрономический павильон с каменными стенами и раздвижной вращающейся крышей. До этого наблюдения проводились в двух дощатых павильонах, похожих на ларьки для мелкой торговли. Молодые сотрудники так и называли их пренебрежительно: “ларьки”. Степан Георгиевич посмотрел в ту сторону, где среди деревьев смутно виднелись силуэты “ларьков”. Да, работать в них было плоховато, особенно зимой: продуваются насквозь! Да и рефракторы в них стоят маленькие, слабосильные… Не то, что этот.
Степан Георгиевич был склонен гордиться новым мощным телескопом: ведь он почти целый год сам собирал, рассчитывал и заказывал линзы. “Конечно, не как в Пулково, всего двухсоткратное увеличение, но для наших измерений больше и не нужно. Зато не искажает”.
Уже рассветало. На востоке серело небо; силуэтом, еще не приобретшим дневные краски, стояло двухэтажное, в восточном стиле здание обсерватории; в саду и дальше, вдоль опускающейся в город булыжной мостовой, плавал прозрачный туман. Дрозд поглядел на часы: 6 часов 45 минут. Пора начинать. Он потер озябшие руки и вошел в павильон.
Несмотря на рассвет, небольшой круг неба в объективе телескопа был таким же черным, как и ночью. Заветная звездочка голубой точкой медленно подбиралась слева к перекрестию окуляра, к зениту.
Степан Георгиевич, приложившийся к окуляру только так, порядка ради, хотел было уже отвести глаза, но внезапно через объектив быстро промелькнуло что‑то темное, продолговатое. Оно заслонило звездочку и исчезло. Степан Георгиевич не сразу сообразил. Птица? Померещилось напряженным глазам? Но звездочки в окуляре больше не было, ее заслонил размытый светящийся след. “Метеор? Но почему же он не светился?”
Раздумье заняло несколько мгновений. Степан Георгиевич поднял голову и увидел в меридиональной щели купола тонкий светящийся в небе след; он наращивался к северу и медленно угасал к югу. Такой след бывает у больших метеоров, но в голове этого следа не было ярко светящегося метеора. “С юга на север, по меридиану”, — быстро определил Дрозд и включил мотор. Труба телескопа стала быстро поворачиваться.
Руки действовали умело и привычно; когда объектив телескопа дошел до хвоста следа, руки быстро выключили мотор и начали крутить рукоятку ручной подачи вдогонку за следом. Небо уже посветлело, и Дрозд смог рассмотреть снова вплывшее в объектив темное продолговатое тело. Было трудно координировать движения: ведь перевернутое изображение тела в окуляре телескопа неслось не в ту сторону, куда двигалась труба. Вот труба дошла до упора и остановилась. Тело исчезло…
Степан Георгиевич был немолодой рядовой сотрудник рядовой обсерватории. Он давно, еще до окончания университета, убедился, что в астрономии гораздо больше черновой работы — ремонтной и вычислительной, — чем наблюдений, и несравненно больше наблюдений, чем открытий. Он имел неподалеку от обсерватории домик, сад, семью, не любил выпячиваться впереди других и даже в глубине души был уверен, что, хотя он и астроном, звезд с неба хватать ему не суждено.
Поэтому сейчас это неожиданное наблюдение ошеломило и взбудоражило его до сердцебиения. Механически поворачивая рукоятку обратно, чтобы вернуть телескоп в зенитное положение, по привычке приглаживая свободной рукой редкие волосы на макушке, Степан Георгиевич напряженно размышлял: “Что бы это могло быть? Тело не собиралось падать, не было раскалено, хотя летело с огромной скоростью — воздух светился… Спутники Международного геофизического года? Но ведь они уже давно отлетали свое, упали в атмосферу и сгорели. Да и были они совсем не той формы”.
Рассвело. Все вокруг приобретало живой, дневной цвет. До восхода солнца осталось не более получаса. Через открытую дверь павильона был виден склон холма, на котором стояла обсерватория. Улица — по ней проехал первый велосипедист.