– Дождитесь, пока вас попросят, Монро, – перебил он с самым свирепым выражением. – Притом раз у вас нет ничего и никаких видов, то на что может понадобиться ваша подпись?
– Это я и желал бы знать, – сказал я, чувствуя себя немного уколотым.
– Взгляните сюда, парень, – ответил он, – видите эту кучу писем на левой стороне стола.
– Да.
– Это письма кредиторов. А видите эти документы направо. Это судебные повестки. А теперь посмотрите сюда, – он открыл маленькую конторскую книжку и показал три или четыре имени, записанные на первой странице.
– Это практика, – рявкнул он, и захохотал так, что большие вены вздулись на его лбу. Жена его тоже засмеялась так же искренно, как заплакала бы, если бы он был в плаксивом настроении.
– Таковы-то дела, Монро, – сказал он, оправившись после пароксизма смеха. – Вы, вероятно, знаете (да, конечно, я сам говорил вам об этом), что у моего отца была отличнейшая практика в Шотландии. Насколько могу судить, он был человек совершенно бездарный, но как бы то ни было, – практика у него была.
Я кивнул и затянулся.
– Ну-с, он умер семь лет тому назад, и практику его разобрали другие. Как бы то ни было, когда я получил диплом, то решил вернуться на старое пепелище и попытаться собрать ее снова. Я думал, что имя чего-нибудь да стоит. Но смысла не было начинать дела на скромную ногу. Никакого резона, Монро. Публика, которая являлась к нему, была богатая, для нее нужен был роскошный дом и лакей в ливрее. Не было надежды заманить их в жалкий домишко за сорок фунтов в год с неуклюжей горничной у дверей. Что же, вы думаете, я сделал? Дружище, я нанял бывший дом отца, – тот самый дом, который ему стоил пять тысяч в год, и ухлопал последние деньги на обстановку. Но – никакого прока, парень. Я не могу держаться дольше. Два несчастных случая и одна эпилепсия – двадцать два фунта, восемь шиллингов и шесть пенсов, – вот все результаты!
– Что же вы думаете делать?
– Насчет этого я жду от вас ответа. Ради него я и вызвал вас. Я всегда уважал ваше мнение, дружище, и решил, что теперь самое время узнать его.
Мне пришло в голову, что если б он осведомился о нем девять месяцев тому назад, то в том было бы больше смысла. Что же я могу сделать теперь, когда дела так запутались? Как бы то ни было, я не мог не чувствовать себя польщенным подобным отношением к моему мнению со стороны такого независимого малого, как Колингворт.
Я спросил его, сколько он должен. Оказалось, около семисот фунтов. Одна плата за наем дома составляла двести фунтов. Он уже занял денег под мебель, и у него не оставалось ничего. Конечно, я мог дать только один совет:
– Вы должны созвать ваших кредиторов, – сказал я, – они увидят, что вы молоды и энергичны и рано или поздно добьетесь успеха. Если они поставят вас в безвыходное положение, то ничего не выиграют. Растолкуйте им это. Если же начнете где-нибудь новое дело и будете иметь успех, вы расплатитесь с ними полностью. Я не вижу другого исхода.
– Я знал, что вы это скажете: это самое и я думал. Не правда ли, Гетти? Итак, решено; очень обязан вам за ваш совет, и баста об этом деле, на сегодня довольно. Я выстрелил и промахнулся. В следующий раз попаду, и этого не придется долго ждать.
Неудача, по-видимому, не слишком угнетала его, так как минуту спустя он орал так же весело, как раньше. Принесли виски и кипяток, так как мы все хотели выпить за успех второй попытки.
Виски сыграл с нами довольно скверную шутку. Колингворт, выпив стакана два, дождался, пока жена его ушла к себе, а затем пустился в рассуждения о том, как трудно ему практиковаться в физических упражнениях теперь, когда приходится по целым дням сидеть дома в ожидании пациентов. Это привело нас к обсуждению способов устроить физические упражнения дома и к вопросу о боксе. Колингворт достал из буфета две пары перчаток и предложил поупражняться.
Не будь я глуп, Берти, я бы ни за что не согласился. Но одна из моих слабостей та, что, будь это мужчина или женщина, всякий намек на вызов раззадоривает меня. А ведь я знал и рассказывал вам в последнем письме, что за характер у Колингворта. Тем не менее мы отодвинули стол, поставили лампу на высокую подставку и стали в позу.
Взглянув ему в лицо, я почуял злой умысел. Глаза его светились злобой. Вероятно, мой отказ дать подпись раздражил его. Во всяком случае, он выглядел опасным, с своим нахмуренным лицом, слегка подавшимся вперед, опущенными к бедрам руками (его манера боксировать, как и все, что он делал, была своеобразна) и выдающимися, как у бульдога, челюстями.
Он ринулся на меня, нанося удары обеими руками и хрюкая, как боров, при каждом ударе. По всему, что я видел, он был вовсе не боксер, но чертовски стойкий и упорный боец. Я отбивался обеими руками с минуту, но наконец был притиснут вплотную к двери. Он не остановился, хотя видел, что мне нельзя свободно действовать, и нанес правой рукой удар, который выбил бы меня в столовую, если б я не увернулся и не выскочил снова на середину комнаты.
– Послушайте, Колингворт, – сказал я, – это плохая игра.
– Да, мои удары довольно тяжелы, правда?
– Если вы будете сверлить меня таким образом, мне придется сбить вас с ног, – сказал я. – Будем биться по правилам.
Не успел я договорить эти слова, как он бросился на меня с быстротой стрелы. Я снова увернулся, но комната была маленькая, а он подвижен как кошка, так что не было возможности отделаться от него. При новом натиске я поскользнулся и не успел опомниться, как он засветил мне в ухо правой рукой. Я споткнулся о скамейку, а он повторил удар, так что в голове у меня загудело. Он был как нельзя более доволен собой и, отскочив на середину комнаты, выпячивал грудь и похлопывал по ней ладонями.
– Вы скажете, когда с вас будет довольно, Монро, – сказал он.
Это было довольно нахально, если принять в расчет, что я был дюйма на два выше его ростом, на несколько стоунов тяжелее и вдобавок хороший боксер. Его энергия и размеры комнаты были против меня, но я решил, что постараюсь не дать ему перевеса в следующей схватке.
Он снова ринулся на меня, вертя кулаками на манер ветряной мельницы. Но на этот раз я был настороже. Я нанес ему удар левой рукой в переносье, а затем, нырнув под его левую руку, хватил его сбоку правой по челюсти, так что он растянулся на каминном коврике. В ту же минуту он вскочил как бесноватый.
– Свинья! – зарычал он. – Скидывайте рукавицы, будем драться в настоящую. – Он начал расстегивать перчатки.
– Перестаньте, осел вы эдакий! – отвечал я. – Из-за чего драться?
Он обезумел от бешенства и бросил перчатки под стол.
– Ей-богу, Монро, – крикнул он, – если вы не снимете рукавиц, я все равно нападу на вас!
– Выпейте стакан содовой воды, – сказал я.
– Вы боитесь меня, Монро. Вот в чем дело! – прорычал он.
Это было слишком, Берти. Я понимал всю нелепость этого столкновения. Тем не менее я сбросил перчатки, и думаю, что это, пожалуй, было самое благоразумное с моей стороны. Если Колингворт вообразил, что он имеет преимущество над вами, то вам, пожалуй, придется пожалеть об этом.
Однако наша маленькая ссора была прекращена в самом начале. Миссис Колингворт вошла в комнату в эту самую минуту и вскрикнула при виде своего супруга. Из носа у него струилась кровь, и подбородок был весь залит кровью, так что я не удивляюсь ее испугу.
– Джемс! – воскликнула она, а затем, обратившись ко мне: – Что это значит, мистер Монро?
В ее кротких словах слышалась ненависть. Меня подмывало схватить ее и поцеловать.
– Мы немножко поупражнялись в боксе, миссис Колингворт, – сказал я. – Ваш супруг жаловался, что ему совсем не приходится упражняться.
– Не беспокойся, Гетти, – сказал он, надевая сюртук. – Не будь дурочкой. Что, прислуга уже вся улеглась? Ну, принеси же мне воды в тазу из кухни. Садитесь, Монро, и закуривайте трубку.
Так кончилась наша схватка, и конец вечера прошел мирно. Но, как бы то ни было, его женушка всегда будет видеть во мне зверя и чудовище; что же касается Колингворта, – ну, я затрудняюсь сказать, что думает Колингворт об этой истории.